– А также во все дни поста, в воскресенья, среды, пятницы и субботы.

– Значит, можно только по понедельникам, вторникам и четвергам? – спросила Розамунда.

– Да. Слава Богу, что сегодня вторник.

– Да, слава Богу, – повторила Розамунда с гримасой. Если Юстасия и расслышала саркастические нотки, то предпочла не обратить на них внимания и продолжила:

– Это запрещается при светедня, без одежды и, конечно, в церкви.

– Конечно, – тихо, согласилась Розамунда. – Это было бы святотатством.

– Эти отношения существуют только для того, чтобы зачать ребенка, а затем только изредка. Ты должна обязательно вымыться после этого. И ты не должна допускать никакой ласки, похотливых поцелуев или…

– А что это такое? – перебила ее Розамунда, и Юстасия нетерпеливо взглянула на нее, замедляя шаг.

– Ты прекрасно знаешь, что значит целоваться, Розамунда. Я застала тебя с грумом, когда тебе было…

– Я имела в виду ласку, – опять перебила ее Розамунда, сердясь на себя за то, что виновато краснеет, при воспоминании о том случае с грумом.

– А, – скривилась Юстасия. – Это когда касаются… всего. Включая грудь. Губы для того, чтобы говорить, а грудь – чтобы кормить ребенка молоком. И все! – твердо сказала монахиня. Устремив глаза к потолку, она вздохнула: – Так, что еще? А, да, ты должна воздерживаться от любых противоестественных действий.

– Противоестественных? – неуверенно переспросила Розамунда.

Юстасия скривилась:

– Просто не дотрагивайся ртом ни до одной части его тела и не позволяй ему прикасаться к тебе губами. Особенна к тем местам, которые закрыты одеждой.

Глаза Розамунды округлились, и Юстасия убежденно добавила:

– Это неприлично.

– Понятно, – пробормотала Розамунда, но потом удивленно приподняла брови. – Но почему я не должна позволять ему делать это? Если мужчина нравственно выше нас, как постоянно напоминает нам отец Абернотт, то ведь он, конечно, знает все это?

Юстасия кивнула:

– Верно. Он, несомненно, знает все это. Я говорю тебе об этом, чтобы ты не наделала ошибок. Ну вот, мы пришли, – сказала она, останавливаясь у дверей часовни. Повернувшись к Розамунде, она спросила: – У тебя еще есть вопросы?

– Да.

– О… – Монахиня и не пыталась скрыть беспокойство, но все же спросила: – Какие?

– Ну… – замялась Розамунда. – Ты мне рассказала только о том, что я не должна делать. Но мне по-прежнему не совсем ясно, что же должно происходить.

– А, конечно. – Юстасия помолчала, раздумывая, как лучше объяснить. – Ты ведь видела животных в конюшне в брачный период.

Розамунда кивнула, хотя это был не вопрос, а, скорее, утверждение.

– Ну так вот, это то же самое.

– То же самое? – брезгливо переспросила Розамунда. Перед ее мысленным взором промелькнули картины совокупления животных – кошек, собак, коз, овец, коров и лошадей. просто какая-то оргия в конюшне.

– Да. Теперь ты понимаешь, почему это так неприятно для дам, – мрачно заметила Юстасия.

Розамунда согласно кивнула, потом спросила:

– А он будет кусать меня за шею?

Юстасия захлопала ресницами:

– Кусать?

– Ну да. Когда я видела кошек за конюшней, кот, забравшись на кошку, покусывал ее за шею.

– О нет. Это он просто удерживал ее на месте. А ты ведь послушная жена, и подобных действий не потребуется.

– Да, конечно, – согласилась Розамунда.

Юстасия приоткрыла дверь часовни и С любопытством заглянула внутрь.

– А он будет нюхать меня сзади?

Юстасия вскрикнула, захлопнула дверь часовни и резко обернулась к Розамунде, глядя на нее во все глаза.

– Ну, ведь ты же сказала, что все как у животных, – невинно пояснила Розамунда. – А они нюхают…

– Боже милосердный! – перебила ее Юстасия дрожащим голосом. Она уже открыла рот, чтобы продолжить, но заметила озорные огоньки в глазах девушки. – Ты опять проказничаешь, – сердито сказала она.

Розамунда с трудом напустила на себя серьезность:

– О нет, сестра.

– Хм. Ну тогда…

– А все-таки что представляет собой это покрытие? – перебила ее Розамунда.

– Покрытие? – с недоумением переспросила Юстасия.

– Случка. Ну, например, когда бык Ангус подходит к одной из коров и взбирается на нее, что он делает?

Скорчив гримасу, Юстасия на мгновение задумалась.

– Ну, у Ангуса есть такая штука…

– Штука?

– Ну да. Она примерно… вот такой длины. – Юстасия развела руки на расстояние около фута. – И она круглая. Ну, не совсем круглая… скорее в форме огурца.

– Огурца?

Розамунда попыталась представить того мужчину в конюшне с «огурцом» длиной в фут между ног.

– Да. – Юстасия говорила все решительнее и быстрее: – Ангус вставляет свой «огурец» в Мод, немного шевелит им, изливает себя, и дело сделано.

– Ну, – пробормотала Розамунда, пытаясь сохранить самообладание, – наверное, это не хуже, чем скрести каменные полы зимой.

После такого занятия обычно бывали стерты колени и ныла поясница. Менее всего Розамунде нравилось часами ползать на коленях по сырому каменному полу в продуваемом сквозняками старом монастыре.

– Хм, наверное, не хуже, если не считать боли.

– Боли? – Розамунда вопросительно взглянула на нее. Юстасия неохотно кивнула:

– Я слышала, что бывает боль и даже кровь. По крайней мере в первый раз.

Розамунда побледнела:

– Кровь?

– Да. Говорят, что это доказывает невинность невесты.

– Но…

– Это цена, которую мы платим за прегрешение Евы.

– Прегрешение Евы, – возмущенно пробормотала Розамунда.

Сколько раз отец Абернотт обрушивал на них эти слова! Он вдалбливал их так упорно, что они навсегда отпечатались в ее душе.

– Но ведь Иисус расплатился жизнью за наши грехи? Или это были только грехи мужчин? – сухо спросила она.

Открывшаяся дверь спасла Юстасию от необходимости отвечать на этот вопрос. На пороге появилась возбужденная аббатиса:

– Что вас так задержало? Король вне себя от ярости из-за промедления.

– У Розамунды в последнюю минуту возникли некоторые вопросы.

– Какие вопросы, милая? – заботливо спросила аббатиса.

– Разве Иисус погиб не за наши грехи? – спросила Розамунда.

– Да, конечно, – заверила ее аббатиса, явно опешившая от этого вопроса.