Алёна покачала головой, стараясь выглядеть удрученной.

– Нельзя мне, – пояснила туманно. – Судьба такая.

Хозяин принахмурился, едва заметно отстранился.

– Ладно, тогда делиться будем. Тебе треть, остальное мне, так по-честному.

– Наоборот.

– Ай, девчонка! В моем балагане работала, мою публику чистила...

Алёна ухватила золотой флакончик.

– И часто твои бородатые сестрички приносят тебе такую добычу, Кром Удачливый? – поинтересовалась она, сорвав темные очки и храбро уставившись прямо в глаза дельцу.

Тот смолчал и словно бы уступил. Запустил лапы в объемистый короб, довольно зацокал.

– А скажи, дева, ты, часом, не от мужа ли сбежала? – вкрадчиво поинтересовалась откуда-то из-под локтя Крома новая участница допроса.

В голосе почудилась Алёне необъяснимая угроза, и она остро взглянула на говорившую. Молодая. Довольно красивая. Смуглое, резкое, недоброе лицо. В черных спутанных кудрях, вырывающихся во все стороны из-под цветастого платка, в серьгах кольцами, в пестром оборчатом рубище, в пронизывающем взгляде было что-то цыганское. Хотя какие цыгане? Здесь, в этом чужом мире, наверное, все не так, как у нас, не по-нашему. Или не все? Может, и здесь бродят по долам шумные неумытые люди со своими, непонятными для оседлых, обычаями. Бродят, подворовывают, поют-пляшут, дурят наивных землепашцев... Вот эта небось гадалка. Конкурентки испугалась, вот и ярится.

– Смотри, Кромчик, не вышло бы чего, – пела та. – Иноземка-то, вишь, непростая...

– Брысь, Черная! – рыкнул повелитель, и «цыганка» мигом убавилась в росте. – Сам вижу, что непростая. Тем и хороша.

И смотрит оценивающе, с непонятной ухмылкой. Алёна подрастеряла кураж. Елки-палки, она ведь совсем одна, неизвестно где, в неведомом мире, которого, если разобраться, вообще нет и быть не может. Одна-одинешенька, среди бандитов, и чем вся эта авантюра может обернуться, даже задумываться не хочется. Стараясь двигаться как можно непринужденней, она переместилась с колен на корточки, подобралась, прикидывая возможности бегства. Снова повисла тишина. Догорающий факел закоптил, багровые сполохи заметались по груде даров на полу. Все стало нереальным, будто сцена из приключенческого фильма, где по ходу действия только что кого-то убили. И тут, по законам жанра, на сцену явился весьма колоритный персонаж. Та самая крылатая зверушка, по которой Алёна с небрежным любопытством скользнула взглядом в самом начале вечера, чтобы тут же благополучно о ней забыть.

Существо приковыляло на задних лапах в круг света и приняло надменную позу, ожидая всеобщего внимания. Походка у него была старческая, подрагивающая. Шерсть местами свалялась, сложенные крылья свисали за спиной, напоминая слипшийся дождевик. На макушке между крупных чутких ушей чудом держалось нечто вроде фески с кисточкой, довершала наряд детская рубашонка, некогда, возможно, белая. Алёна, первой заметившая эффектное явление, не стерпела, прыснула. И прикусила язык. Узкая мордочка зверька развернулась к ней, пасть приоткрылась длинной багровой щелью, блеснула рядами острейших зубов. Тут и все прочие обратили внимание на происходящее, и словно сквозняк пронесся вокруг – ощутимый сквозняк общей тревоги, если не страха. Кром стушевался, почтительно заговорил:

– Дозволь обратиться, хозяин...

Тот досадливо отмахнулся сухой лапкой – Алёне бросились в глаза искривленные когти, почему-то красные и будто лакированные, – и стал медленно, по шажку, приближаться к ней, вытягивая складчатую шею и норовя поймать взгляд. Существо производило отталкивающее впечатление. Нервные дерганые движения, крабья, бочком, походка, редкие пучки волос на голой шее. Да и лапы наверняка грязные! Но не от этого сердце Алёны запрыгало, как мячик. Жалкий с виду говорящий зверек, ростом ей по колено и хрупкий – прихлопни и размажь! – отчего-то наводил на нее панический ужас. И циркачи притихли, попрятали бандитские морды. Даже Кром стал похож на мальчишку-прислужника, вырядившегося в хозяйское старье.

– Бабу слушай, – наставительно заметил хорек, адресуясь к Крому. – Нюх у ней. А ты балда, и жадный к тому же. Легкой добычи захотел? Или не видишь...

Тут он подобрался к Алёне вплотную и ухватил-таки ее взгляд круглыми янтарными, как у совы, глазищами. Они надвинулись, заслонили от нее весь мир, в них полыхало ледяным огнем безжалостное всеведение, и уже не янтарь, а расплавленное олово хлынуло в нее двумя потоками, растекаясь по закоулкам сознания, – вторжение чужого и чуждого разума отдалось болью. Взгляд потрошил ее, выпытывал все тайны, выжигал все заслоны с той же легкостью, с какой бешеный пожар пожирает ветхие деревянные оградки. Алёна не могла отвести глаз, не могла отвернуться, хотя бы отодвинуться. Сил достало лишь на одно – рывком, криво нахлобучить на переносицу очки. Черные стекла отсекли взгляд зверя, и тот болезненно ухнул, будто внезапная потеря контакта ударила по нему самому. Спасительная темнота обрушилась, как холодный ливень, омыла глаза и разум, в котором еще остались нетронутые закоулки. Когда темнота схлынула и зрение вернулось, она уловила на мордочке зверя досаду и уважение, потрясение и даже, кажется, страх. И еще решимость лидера, убедившегося в своей, одному ему ведомой правоте.

– Добычу поровну, и пусть идет, откуда пришла. И мы уходим. Эй, вы, там, сворачивайте лагерь!

Изумленно перешептываясь, оглядываясь на Алёну и, исподволь, на крылатика, циркачи отхлынули. Вокруг тут же закипели сборы. Кром, избегая смотреть Алёне в лицо, приступил к торопливой дележке. Вид у него был неавантажный, воротник рубахи вымок и смялся, по шее бежали одна за другой струйки пота. Алёна подозревала, что выглядит не лучше. Блуза прилипла к спине, отчего ей было одновременно и жарко, и зябко. В горле першило, в левую глазницу ввинчивалась боль. Тем не менее она выторговала себе почти все украшения и мелкие вещицы, великодушно уступив цирковым более объемистые подношения, ткани и снедь, нужные им куда более. Достался Алёне и золотой флакончик, но пустой. Его содержимое она, к ужасу Крома, пересыпала в косынку, завязала в узелок и кинула ему. Тот на лету сцапал добычу, бормотнув что-то насчет безумных иноземцев.

Еще миг – и никого рядом. Будто сам собой свернулся шатер и уложилось имущество, тюки легли в подводы, и кавалькаду проглотила ночная тьма. А ночь здесь была не чета московской. Полная, абсолютная чернота, спрыснутая вдали, где город, слабенькими искорками. Густая, хоть режь ножом, тишина поглотила скрип колес цирковых подвод. На Алёну навалилась усталость, внутри поднялась отвратительная мелкая дрожь после пережитых треволнений. Однако ни место, ни время не располагали к отдыху. Одна в чистом поле, затерянном где-то в несуществующем мире, в кромешной тьме и с мешком добра! Кстати, мешка-то у нее и не было. Алёна развернула белый шелковый платок, доставшийся ей в придачу к золотому сосуду. Платок оказался большим и даже на ощупь очень добротным – видно, здорово допек купчиху неведомый красавчик. Она сложила улов, закинула узел на плечо, вытащила из-за пазухи бабулину подвеску. На мгновение нахлынул неконтролируемый ужас. А вдруг не сработает? Что, если она в ловушке и не найдет выхода? Она не знала, куда идти, в какую сторону. Если уж на то пошло, она вообще не имела представления, как это работает. Выставив перед собой подвеску, медленно кружившуюся на длинной цепочке, бестолково завертелась на месте.