– Ты считаешь мою любовь слабостью! – вопил шнырок, а сам ручонками решетку тискал, вселяя в сердце Викентия тревогу.

Ведь откроет, тварь пронырливая. Коль захочет, так непременно. Викентий привстал, прежде чем к женщине снова обратиться, прикрыл плешь милицейской фуражкой.

– Вы, товарищ парторг…

– Подполковник, – милостиво поправила она.

– Так точно! Не желаете ли пройти непосредственно в КПЗ? Там удобней будет разговаривать.

– Да, пожалуй, – мгновенно согласилась генерал-баба. – А вы, товарищ лейтенант, пока ищите основания для освобождения товарищей.

И для вящей убедительности ткнула пальчиком в грудь шнырка, в то место, где блистали воинские награды. И за решетку вошла важно, будто в президиум поднялась. Любо-дорого посмотреть! Бывают же на свете по-настоящему красивые женщины! Волосы – будто перья Жар-птицы. А глаза! Викентий побаивался пялиться на грудь летчицы в открытую, но, не в силах побороть соблазн, посматривал тайком. А летчик-лейтенант, тот, что речистый и в шелках, хоть и пьяный вдрабадан, не сводил с него глаз, лыбился, будто познал заветное. Чего смешного-то нашел? Сам – обломанная оглобля, недолговечный мотылек, а туда же: в открытую насмехается над блюстителем законности! А летчица мало того, что хороша, но и вообще умная баба. Понимала, куда идет. Знатное тело не шелками-бархатами прикрыла, а подполковничьей формой. Ордена и петлицы – всё напоказ. Да что и говорить, форма сидела на ней лучше, чем на иной кинодиве вечерний туалет. Но под полковничьей формой – просто баба. И этот неуемный шнырок – летчик-капитан, всей компании отважный командир – явно обладал ею, самым конкретным образом обладал. И телом владел и душой. Впрочем, он-то как раз считает, что души у человека нет. Есть что-то там в голове, как бишь его? Ум! Мозг! Да у шнырка и умишка-то не слишком многовато. Да и тот отчасти уж пропит. В такое-то трудное время, когда социалистическое отечество вооружается, готовится к сражениям и победам, он давит автомобилями котов и доводит до обморока юных девиц!

Наконец летчице удалось ухватить нарушителя порядка за запястье. Тот покочевряжился да и замер. Глазами вертит, отдувается. Что делать, если он прямо здесь, в комнате для задержанных, набросится на неё? Можно ли это допустить? Эх, она уж его обнимает! Нет, пожалуй и не набросится. Не сейчас. Обмяк, расслабился. О чем она ему толкует?

* * *

Когда Вера Кириленко возникла в дверях отделения милиции, вертухай подскочил, принялся шарить по столу руками, нашел фуражку, напялил на голову задом наперед. Потом долго стоял с отваленной до ременной звезды нижней челюстью, вытаращив глаза, моргнуть боялся. Наверное, такое же выражение лица было у Красной Шапочки, когда та встретила в лесу зубастого. А Вера знай себе перечисляла свои и Тимофеевы подвиги. Генку, разумеется, тоже не забыла. Всё упомянула: и Испанию, и бои на северных берегах Ладоги, и рейды над озером Хасан. Не забыла и о совместных стажировках с люфтваффе. А как же! Такие асы, как она и Тимофей, могут пилотировать любые машины.

– Любые! – ещё раз подчеркнула Вера. – От легких истребителей до новейшего штурмовика ТБ-6. А вы, товарищ лейтенант, наказываете героя войн за слишком быструю езду на каком-то там газике!

– Надо выяснить, – упирался вертухай, – чей газик. Документов на машину нет!

Вера достала из планшета нужную бумагу, подала вертухаю – так старорежимная барынька подала бы на чай половому. Вертухай сунул нос в бумагу, загудел, превозмогая боязливость:

– Тут написано…

– Там написано, что автомобиль ГАЗ-69 принадлежит полковнику Константину Всеволодовичу Кириленко. Автомобиль подарен полковнику Кириленко самим…

– Вижу! – вякнул вертухай.

– … Климентом Аркадьевичем Ворошиловым по результатам успешных испытаний нового штурмовика ТБ-6. Думаю, излишне пояснять, что Константин Всеволодович Кириленко – мой муж, – невозмутимо закончила Вера.

Вместо ответа вертухай отпер дверь, пропустил Веру в помещение для задержанных, а сам вернулся к столу и принялся что-то рьяно писать. Генка почел за благо вздремнуть, улегся на жесткую скамью, накрыл лицо шляпой, стараясь не прислушиваться к любовному бормотанию.

* * *

Генка посматривал на любовников, поначалу пряча взгляд, но скоро перестал стесняться. К чему церемонии? Вера третий год не живет с мужем, связи с Тимофеем не скрывает, но удерживает его на расстоянии. Что-то между ними произошло! Между Верой и Костей Кириленко, её мужем. Кто может понять женщину, да ещё такую красивую, как Вера? Полковник Константин Кириленко – мировой мужик, летчик-ас. Чего же этой бабе недостает? Да и сын у них. Правда, совсем большой уже, но всё-таки. Вера то ли мстит Косте за женскую обиду, то ли и вправду влюблена в Тимофея. А может, и то и другое разом. Кто поймет женское сердце?

А Веру можно, конечно, назвать и капризной, и взбалмошной, если бы не её геройство, не отчаянная, на грани безумия, отвага. Начальство на похождения летчиков-асов смотрит сквозь пальцы, а ему-то, Генке, что? Пусть любятся, пока живы. Да, они пока ещё живы!

Сейчас Вера позволяет Тимофею многое. Видимо, хочет успокоить, а у самой глаза шальные! Знакомое, хмельное выражение, как перед опасной штурмовкой. Азарт! Генка выдохнул, стал прислушиваться к шепотку влюбленных.

– Ты всё ещё хочешь меня, – смеялся Тимофей.

– Нет!

– Ты лукавишь! Бесовское лукавство! Я сделал это из-за тебя. Не могу видеть Константина. Просто не могу. Меня бесит!..

– Прекрати!

Вера вскочила. Лейтенантишко тоже поднялся с места. Схватил со стола фуражку.

– Товарищ Кириленко… – мямлил он. – Товарищ подполковник…

– Дайте мне ещё минутку, – взмолилась Вера. – Я его уговорю. Товарищ лейтенант!..

– У вас пять минут, товарищ подполковник. Я извиняюсь… Но тут, в дежурной части, я главный! – Вертухай елозил по груди Веры глазами, но долг соблюдал, скрывал отношение. – Надо подписать протокол и уплатить штраф.

Вертухая явно смущало количество правительственных наград на кителе Веры. Он наведался в соседний кабинет, позвонил кому-то по телефону, получил, видать, ценные указания и припрятал вертухайскую спесь в карман галифе.

– Побойся Бога! – Вера продолжала уговаривать Тимофея. – К чему все эти безумства? К чему твоя дьявольская ревность?

– Ты всё ещё любишь Костю?

– Он мой муж. И тебе надо жениться.

– Мне? На ком?

– Да хоть на той девчонке, подружке Клавдии. Как её зовут, Гена?

Вера лишь встретилась с Генкой глазами. Да, Тимофея можно понять. И Костю – тоже.

– Ксюша, – отозвался Наметов.

Тимофей вздохнул. Бедолага! Всё позабыл. Даже его, Генки, родную сестру, которую только что на газике катал. Где ж ему упомнить Клавкиных подружек? Москва битком набита девчонками, барышнями и дамами.