Пары чинно танцевали. Клавдию пригласил соседский парнишка – студент Политеха. Вера Кириленко танцевала с щупловатым Клепчуком третий фокстрот кряду. Из прихожей слышались беззаботный смех и шарканье нескольких пар ног. Леонтович, похоже, решил основательно надраться. Да тут ещё хозяин дома взял его в оборот. Отец Клавдии пустил в ход всё свое пролетарское обаяние, применив к тому же хорошо проверенные средства – четвертьведерную бутыль самогона и стограммовые граненые стаканчики. В прямоугольных гранях стаканов отражался зеленый шелк абажура. Мутная жидкость, попадая из бутыли в стакан, приобретала красивый фисташковый оттенок. Леонтович пил, старик Наметов подкладывал ему на тарелку снедь. Они говорили о новых марках проката, о трамвайной линии, прокладываемой от Даниловского рынка к Нагорному поселку, о будущей зиме, которая обещает быть чрезвычайно холодной. Мелодия фокстрота то замедляла темп, то убыстрялась. Леонтович сыто рыгнул и, ухватив руку старика Наметова за запястье, решительно пресек попытку вновь наполнить его стакан. Нет, похоже, надираться он не желал.

– Чем думаешь заниматься после окончания вуза? – спросил он Ксению.

– Переводами. Немецкий. Испанский, – быстро ответила Ксения.

– Такие специалисты нам понадобятся, ик. Скоро понадобятся! – Леонтович ещё раз громко икнул. Наверное, все-таки надрался. – Хорошие работники, матери семейств. Ты готова стать матерью, девушка?

Откуда выскочил летчик? Возник внезапно, будто выпущенный из катапульты.

– Ты чё к девушкам пристаешь, старший майор? Где твой моральный облик офицера? Без жены на вечеринку приперся? Если по служебной надобности, то зачем самогон трескаешь? Взыскания не боишься? И не с таких, как ты, лычки срывали! Думаешь, в гражданское платье оделся и уж можно к девушкам приставать?

Тимофей вопил, брызгая слюной. Ревность, невыносимая тупая боль мешала ему как следует рассмотреть врага. Да и на что там смотреть? Мышь-полевка, серая, неказистая, недолговечная тварь. Шаткий каблучок кудрявой девчушки-студентки раздавит такую без затруднения. А эта тварь Веру держит руками. Обеими руками! Эх, полковник! Герой! Тебе бы только небеса таранить!

– Клепчук! – ревел Тимофей. – Да разве тебе устав с чужими женами вытанцовывать позволяет? Фокстрот – танец непманов и буржуев. А ты, Клепчук, коммунист и офицер.

Патефон умолк. Из ярко освещенной прихожей в столовую, подслеповато щурясь, заглядывали оживленные лица.

– Включите же музыку! – попросил кто-то. – Петра Лещенко! В нём-то ничего зазорного, чай, нет?

На указчика зашикали. Гости настороженно ждали продолжения скандала.

– Зачем буянишь, Ильин? – шлепая губами, спросил Леонтович. – Мало тебе недавних похождений? Снова хочешь «на губу»? У нас на каждого дело заведено. Родина помнит, как ты в тридцать шестом куролесил перед отправкой сам знаешь куда. Тогда генерал Лукин[1] тебя отмазал. Героем себя считаешь? А я скажу тебе так: нет у нас героев!

– Как это: нет героев? – проговорил кто-то в коридоре.

Возможно, это полковник, муж Веры Кириленко, осмелился прекословить старшему майору госбезопасности. Но Леонтович, казалось, никого не слышал, кроме себя.

– У нас здесь и сейчас есть только один герой. Один на всех. И герой этот – наша социалистическая отчизна.

Ксения заметила, что и Клепчук, перестав кружить Веру, вперил в Тимофея сверлящий взгляд. На лице летчицы застыло пренебрежительно-брезгливое выражение. Ни мина надменности, ни плотно сомкнутые поджатые губы не портили её черт. Ксения вздохнула.

– Ты, Ильин, лучше бы девушку на танец пригласил, – продолжал вещать Леонтович. – Посмотри какая! Кудряшки-воротнички, немецкий, испанский. Дай девушке отдых от наук. Нашей стране нужны новые солдаты! Правильно, старик?

Леонтович опустил руку на плечо хозяина дома. Старик Наметов согласно закивал.

– Должны рождаться и новые солдаты, и новые мастера, такие как… – Похоже, Леонтович или забыл, или вовсе не знал имя хозяина дома.

Ксения встрепенулась. Она схватила Тимофея за руку, просительно глянула на Клаву, и та поспешила к давно умолкшему патефону. Грянул быстрый фокстрот. Заскучавшие было гости снова убрались в прихожую. Ксения потянула Тимофея за собой.

– А и правда, пойдем! – буркнул тот. – Ты как относишься к апельсинам?

– Очень люблю!

И он сунул в брючные карманы пару оранжевых плодов.

В прихожей было тесно. Танцующие сталкивались боками, терлись спина о спину. Никому не хотелось возвращаться в комнату, где кружились Вера Кириленко с Клепчуком и ещё одна, самая отважная из пар.

– Не здесь! – решительно заявил Тимофей. – Айда на улицу!

Ксения повиновалась. Они слетели вниз по вонючей лестнице. Прежде чем выскочить наружу, Тимофей с громким треском прикрыл дверь квартиры Резаевых.

– Ой! – пискнула Зухра.

– Так тебе и надо! – засмеялась Ксения.

Они выбежали в заросший тополями двор. Над их головами, сквозь редкие пока кроны, светила огоньками труба кирпичного завода.

– Куда пойдем? – спросила Ксения.

– К тебе.

– Может быть, здесь потанцуем? Слышишь музыку?

Из открытого окна Наметовых слышались звуки фокстрота.

– Ах, Катя-Катенька!.. – принялся подпевать Тимофей.

* * *

Белая кипень яблонь бушевала над дощатыми оградами. Воздух был напоен ароматами растений. Трещал соловей. Звуки фокстрота ещё долго преследовали их, а Тимофей бежал прочь. Так спасается от проливного дождя бестолковый, позабывший о зонтике пешеход.

Как унять боль? Где спрятаться? Нагорный поселок невелик. Стань среди улицы, вертись волчком, всё, что увидишь – пыльные кроны тополей и фабричные трубы над ними. Двух– и трехэтажные дома можно по пальцам пересчитать. Остальное – домишки-пятистенки с двухскатными крышами. Эти утопают в майском цветении, а он, Тимофей, захлебывается собственной ревностью. Девчонка тянет его в калитку. Наверное, здесь она живет: половина дома в три окна, остекленная веранда, посыпанный щебнем двор. На дворе, под навесом – штабель дров, куча угля. Угольная пыль повсюду. В центре двора – качели на покосившихся столбах. В углу двора – летняя кухня. Девчонка тянет его к обитой дерматином двери.

– Погоди! – смеется он. – А апельсины?

– Дома съедим, – недоумевает она.

– Они не для еды! Хочешь я выжму из них сок?

– Хочу!

– А не побоишься?

– Я? – Она снова недоумевает. Забавно.

Тимофей оглядывает двор.

– Встань-ка спиной к дровнику, – распоряжается он, и девчонка послушно становится спиной к угольной куче. Тимофей кладет ей на макушку апельсин, расстегивает кобуру, снимает ТТ с предохранителя.