Кто мог знать, кто в семействе Цукерманов мог даже предположить, что именно в это время, перед началом первого курса, Натан прочтет книгу «О времени и о реке»[14], и его отношение не только к колледжу, но и к жизни вообще решительно изменится?

После колледжа его призвали в армию. Он мог пойти, как предложил полковник, руководивший военной кафедрой, на курсы подготовки офицеров запаса и начать тихую действительную службу младшим лейтенантом транспортных войск. Но Натан, практически единственный из выпускников, отказался. Два года мурыжили его в Бассе теорией и практикой на военной кафедре, два года он еженедельно маршировал с винтовкой за плечами на строевых занятиях по двору колледжа — и ничему не научили. Решение младшего Цукермана привело отца в недоумение и бешенство. Ведь шла новая война. Опять во славу демократии американские парни покидали этот свет по одному в шестьдесят минут, а количество ребят, за тот же час оставлявших в сугробах и раскисших полях Кореи ту или иную часть тела, было вдвое большим. «Ты рехнулся или у тебя на плечах вместо головы что-то другое? Надо быть кретином, чтобы отказаться от транспортных войск. Это же вопрос жизни и смерти! Тебе что, не терпится загреметь в пехоту и подставиться под пули? Ищешь приключений на свою задницу, сын мой, и уверяю тебя, очень скоро их найдешь! Хочешь проверить в качестве строительного материала, можно ли построить плотину из дерьма? Проверишь, когда тебя ухлопают!» Но все громогласные и несомненно разумные доводы старшего Цукермана пропали втуне. Дело было не в обстановке, а в постановке вопроса. Да и к отцовскому занудству Натан давно уже привык. С меньшим гневом (но не менее одурманивающим многословием) тремя годами раньше мистер Ц. отреагировал на идею сына выйти из еврейской студенческой организации. Это случилось через месяц после подачи заявления, незадолго до окончания первого курса. «Просвети меня, Натан, можно ли выйти оттуда, куда ты толком еще не вошел? Ты ведь понятия не имеешь, от чего отказываешься. Глупо принимать решения с бухты-барахты. Начал — иди до конца. Так вот и узнаешь на старости лет, что сын у тебя пальцем сделанный!»

«В некотором смысле ты прав», — отвечал Натан с деланным смирением, прекрасно зная, что для мистера Ц. такой тон — игла под ноготь. За годы молодой Цукерман выработал некоторые тактические приемы разговора с кипятящимся отцом. Можно отложить телефонную трубку на безопасное расстояние и временами с отсутствующим видом поглядывать на нее — он не раз видел такие кадры в кино, они создавали недурной комический эффект. Досчитав до пятидесяти, уместно прервать речевой поток добропорядочного предпринимателя, высоко ставившего ценности среднего класса, и произнести что-нибудь типа «Ты ущемляешь мое чувство собственного достоинства» или «В принципе, я не против некоторых вещей, но есть некоторые вещи, против которых я в принципе». Однако на этот раз не прошло. «Иначе говоря, — взъярился мистер Ц., — ты всегда прав; если ты что втемяшил себе в башку, тебя не переубедишь. Именно так, Натан: ты здесь новоявленный бог, а весь мир может катиться к чертям!» Спокойно, спокойно, так спокойно, что и сверхчувствительный сейсмограф, окажись он у самых губ вместо трубки, не зафиксировал бы ни малейшей дрожи в голосе: «Отец, делая подобные обобщения, ты слишком далеко выходишь за рамки нашего конкретного разговора…» — и дальше в том же духе — спокойно, выдержанно, логично, рассудительно, а сейсмограф в недоумении: с чего это бездействует вулкан в Нью-Джерси?

— Дорогой, — раздался в трубке умоляющий голос матери, — ты советовался с Шерманом? Не стоит ли сперва обсудить это с ним?

— Почему стоит обсуждать это с ним?

— Да потому что он твой брат! — откликнулся мистер Ц.

— И он любит тебя, — сказала мать, — он ведь нянчился с тобой и оберегал так, будто ты фарфоровый, помнишь? А гороховый бушлат, который он подарил тебе, — ты ведь износил его до дыр, так он тебе нравился. О Натан, ну пожалуйста, твой отец прав; если ты не хочешь слушать нас, выслушай хотя бы брата, ведь Шерман после демобилизации прошел курс подготовки, как следовало бы поступить сейчас и тебе.

— Однако это принесло ему немного пользы, так ведь, мама?

— ЧТО?! — изумился мистер Ц., — Да как ты вообще смеешь в таком тоне говорить о старшем брате, черт побери? Ты что, — считаешь себя лучше всех? Назови хоть одно авторитетное для тебя имя, если такое вообще есть. Махатма Ганди[15], может быть? Иегуда?[16]Чертово самомнение! Идиотское зазнайство! Плоховато ты читал Карнеги, надо бы повторить. Из твоего брата вышел отличный ортодонт с обширной практикой, и кроме всего прочего, он твой брат.

— Папа, братья могут испытывать друг к другу смешанные чувства. Признайся, и ты испытываешь смешанные чувства к своим братьям.

— Проблема не в моих братьях, проблема в тебе, не смешивай проблемы, поскольку твоя — ВЫСОКОМЕРНОЕ ОТНОШЕНИЕ КО ВСЕМУ НА СВЕТЕ, ОСНОВАННОЕ НА ВСЕЗНАЙСТВЕ, А ПО СУТИ — НЕПОНИМАНИЕ ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ВЕЩЕЙ!

Потом был Форт-Дикс, восьминедельный курс боевой подготовки пехотинца: ночные стрельбы, сидение под дождем, могильный холмик картофельного пюре и чашка фруктового компота на «обед», тот же компот с омлетом из яичного порошка на завтрак. Не прошло и месяца, как отдал концы один из них, выпускник Сетон-Холл-колледжа: менингит. Видимо, отец оказался прав. Не был ли отказ от курсов офицерской подготовки актом безумия на фоне реалий армейского быта и корейской войны? Как мог он, с отличием окончив колледж, совершить такую глупую и непоправимую ошибку? Боже, запросто заработаешь спинальный менингит, отстаивая каждое утро очередь из пятидесяти человек, чтобы просто-напросто опорожниться. Вот тебе и принципы. Любую заразу подхватишь, чистя бесчисленные вонючие бачки для отходов — во время нарядов по кухне это «благородное» занятие всегда почему-то доставалось именно ему. Курсы подготовки офицеров запаса (как и предсказывал отец) вполне обошлись без него; курсы подготовки офицеров запаса процветали, а человек, на деле отстаивающий определенные принципы, отстаивает очередь в клозет, — так, может быть, место этим принципам в вонючем бачке для отходов, а носителю этих принципов судьба сдохнуть, так и не добравшись до передовой?

И все-таки он выдержал — как Дилси[17], о котором во всем батальоне, состоявшем из пуэрториканцев, знал лишь сам Цукерман. Боевая подготовка пехотинца — дело серьезное, но восемь недель прошли быстро, почти так же быстро, как последний победоносный год в колледже, когда оставались только зачеты да выпускной семинар по английской литературе. Эти занятия вела Керолайн Бенсон. Ее любимцами были Цукерман и еще два еврея, интеллектуальная элита семинара, собиравшегося в уютном доме руководительницы по средам с трех до шести вечера (поздней осенью и ранней весной — до сумерек, а зимой и до темноты). Десять «семинаристов» рассаживались на стульях в стиле эпохи королевы Анны, расставленных вокруг восточного ковра в гостиной. Множество книг. Камин. Семерым студентам-христианам едва удавалось вставить слово, когда три смуглых еврея, крича и размахивая руками, набрасывались на «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря»[18]и друг на друга. Троица была спаяна крепко: они солидарно ушли из еврейской студенческой организации и вместе редактировали литературный журнал, первый в Бассе (с какой гордостью он повторял это!) с конца девятнадцатого века. Мисс Керолайн Бенсон была существом незамужним и (в отличие от его матери) не выглядела вдвое моложе своих лет. Она, как и все ее американские предки, родилась близ Манчестера. Училась в Уэлсли и в Англии. Только где-то к середине второго курса до Цукермана дошли слухи о «Керолайн Бенсон и ее нью-йоркском еврее». Связь с евреем (пусть и нью-йоркским) полностью соответствовала местным традициям, была частью жизненных установок Басса, «демонстрацией толерантности», чем так гордился декан по мужской части. Вещь столь же естественная, как соперничество с футбольной командой университета штата Вермонт. Каждый ежегодный матч с ней ввергал студенческий городок, живущий обычно тихо и размеренно, в состояние частичного помешательства, какое в наши дни можно встретить, да и то не часто, только где-нибудь в неисследованных дебрях Австралии на племенном сборище аборигенов. Один факультетский остроумец, родом из Новой Англии, говорил, что «Керолайн так цацкается с евреями, как будто связь с одним связала ее со всеми остальными». Натан оказался одним из тех, с кем она цацкалась. Ее пристальное внимание нисколько его не смущало. Наоборот: Натан Цукерман из Камдена, невежа-первокурсник, благодарно впитывал знания у Керолайн Бенсон, получившей образование в Англии. Так повелось с самого первого занятия на первом курсе. Она учила его правильному произношению дифтонгов; на рождественских каникулах он безропотно работал над носовыми; к концу учебного года навсегда вычеркнул слово «гей» из своего обиходного словаря. Вернее, она вычеркнула. Это было нетрудно.