— Так Серафим и сбегает в Псков. Он справится. А людей я верных пошлю с ним, проверенных, — не раздумывая, предложил Роман.

— А теперь ступай, — монах повелительно махнул рукой, отпуская Романа. — Поутру отправляйся в вотчину Прокопия, он тебя примет. Серафим же пускай отправляется не мешкая.

Как только за посетителем закрылась дверь, в келью прошмыгнул невзрачный мужичок в черной рясе из домотканого сукна.

— Ерошка! Покличь Востру саблю, — отдал распоряжение старец своему секретарю.

Мужичек мгновенно исчез за дверью и, пока он отсутствовал, старец успел развернуть кусок темно-вишневого сафьяна, в который был завернут ярлык хана, писанный на плотной лощеной бумаге из шелка, склеенной из нескольких частей. Сорвав царскую печать в виде трех квадратов, вписанных друг в друга, он начал читать. Для этого ему пришлось одеть очки. Занятную штуку прислали ему из Царьграда. Зрение у монаха отменное, высоко в небе он мог различить клюв у сокола, а вот читать не мог — близко видел плохо, а в очках — милое дело.

Царь грозил московскому князю многими карами за предательство, укорял в поддержке соперников и настойчиво напоминал, кому московский государь обязан своим положением. В конце письма, царь требовал еще серебра, втрое прежнего. Это понятно. Сколько волка не корми…

— Эк разобрало болезного, — усмехнулся старик, откладывая в сторону лист бумаги.

После смерти Витовта,[9]Великого князя Литовского, судьба его ставленника была предрешена.

Пускай царь помогает Свидригайло[10], отправив ему на помощь своего тестя и зятя с крупными отрядами воинов. А вот личное присутствие царя в войсках князя Литовского и Русского — не желательно. Хорошо бы выманить царя из-под Киева. Как это сделать — известно.

Да, связь: Махмет — Свидригайло — и его ставленник митрополит Киевский и Всея Руси Герасим[11]опасна для Москвы. Очень опасна. Патриарх Константинопольский утвердил митрополитом Герасима в надежде, что последний поддержит унию.

Герасим сел в Смоленске, и ехать на Москву наотрез отказался. Это понятно. Где сидит митрополит — там центр земли русской. Герасим уже успел поставить своих ставленников в Новгороде — владыку Евфимия и в Тфери — епископа Илию.

Москва же и Резань двигали Иону, но отряд, отвозивший в Царьград серебро — как в воду канул. Может оно и к лучшему. Шемяка и Иона — лепшие друзья, и кто его знает, кого поддержит Иона? А разрыв Русской церкви с Литвой и тем более с Константинополем — преждевременен. Еще не время. Пока царя в Орде не сменим на своего — не время. Но не все так плохо. Теперь, кто будет в Орде царем, решали на Руси. Но данный факт не афишировался, даже московский государь, в чьих интересах действовало братство, не догадывался обо всей глубине перемен происходивших на Руси.

Василий, со своей хитрой матерью, думали только о себе, а братство — обо всей Руси. То, что предстояло совершить — ляжет тяжким грузом на его старческие плечи. Лишь бы хватило сил выдержать, вынести этот непомерный груз ответственности. Прольется много крови, многие жизни будут загублены. Ради единства Руси, старик готов был идти до конца. Губы бывшего князя, а ныне монаха, безмолвно шевелились. Он истово молился, черпая в молитве силы. Махать саблей, рискуя своей жизнью — легче легкого, а вот отправлять на смерть тысячи людей — тяжкая ноша и, только сильный духом сможет выдержать сию тяжесть и дойти до конца, дав ответ за свои поступки перед богом.

Дверь отворилась, в келью, бесшумно ступая, вошел сын верного друга и соратника — боярин покойного митрополита Фотия, носивший прозвище Вострая сабля. Боярин бросил мимолетный взгляд на бумагу, лежащую на столе. Острое зрение позволило разглядеть трезубец на тамге и прочесть текст на печати — «Султан правосудный Мухаммед-хан» и «Нет Бога кроме Аллаха, Мухаммад посланник Аллаха, кто справедлив тот царствует…» Царская печать. Неспроста его позвали, дело, значит, важное.

Старик закончил молитву и обернулся к боярину, почтительно стоявшему у дубового стола.

— Собирайся. Объедешь обители, соберешь злато-серебро. По весне повезешь казну в Царьград, будем хлопотать за Иону перед патриархом. Поедите вдвоем с Ерошкой, — монах указал на своего секретаря, обрусевшего грека, который скромно стоял в сторонке в ожидании.

— Вдвоем? — боярин не смог скрыть удивления.

— Не совсем. Ты про князя Андрея слыхал? — спросил монах.

— Это который в Резань пришел из Заморских земель? — проявил осведомленность боярин. Не удержался и съязвил. — Он такой же князь, как мой холоп Гридица…

— Он самый, — кивнул седой головой старик, помолчал, обдумывая услышанное.

— Ты эти речи срамные брось. Признали князем — значит князь он.

— Как скажешь, отче. Но стоит ли доверять пришлому? Без роду, без племени. Сказывают, все его грамотки — липа.

— Не тебе решать! — старик сказал, как отрезал. — А кто хулу возводит — тех в железо! Имена скажешь Ерошке, он распорядится.

— Как скажешь, отче, — повторил боярин, склоняя голову.

— В Кафе сядете на корабль и в Царьград. А пока казну свезешь в Резань. Тайно. В обители и на Москве больше не появляйся. Мало ли послухов у царя, вдруг что вызнают, — старик неторопливо отдавал распоряжения, перебирая свитки. Вострая сабля еще долго слушал наставления старца, дело ведь предстояло не простое.

Игнат спал чутко, потому проснулся, едва заслышал шаги. Приоткрыв глаза, Игнат узнал брата. Серафим был одет по-походному — под распахнутыми полами тулупа в скупом свете сальной свечи тускло блеснули стальные пластины доспеха. Игнат соскочил с лавки, но Серафим сделал жест призывающий соблюдать тишину и брат беспрекословно подчинился — уселся на лавку, вопросительно глядя на Серафима.

— Я должен уехать, — шепотом сказал старший брат. — Когда вернусь — бог весть.