Симпатяга-таксист домчал меня до станции, содрал с меня приличную сумму (потом я узнала, что дорога до железной дороги была оплачена волосатым монстром из черного автомобиля) и, насажав новых пассажиров, уехал. Я купила билет на поезд и села ждать на станции, где было прохладнее, хоть и воняло плесенью и уборной.

Глубинка России – вот место, в котором я оказалась по случаю, устроенному мне моей же подружкой с вычурным и очень красивым именем Беатрисс. Я, прижав к груди потрепанный холщовый рюкзачок (еще один подарочек сокамерниц, наверно, до сих пор не пришедших в себя после моего неожиданного, фантастического вызволения), в котором преспокойно лежали теперь уже неполные две тысячи баксов, откинулась на спинку деревянного, страшно неудобного кресла и попыталась представить себе, что же могло произойти пять месяцев тому назад в квартире, где жила Беатрисс. И как могло случиться, что Захара убили. Марк рассказывал, что похороны были пышные, что люди рыдали, провожая его в последний путь… Марк и раньше говорил мне, что гибель Захара – следствие смерти одного из его пациентов, что на операционном столе, случается, умирают, что хирурги – обычные люди, а родственники погибших на столе пациентов иногда мстят врачам. Но Марк говорил это таким неуверенным голосом, что я не поверила. Однако именно по этой причине, другими словами, за недостаточностью улик и наспех состряпанному делу, в котором не было ничего, кроме подложенного в карман моей куртки ножа (в крови Захара, между прочим, это доказано экспертизой), меня и выпустили на свободу.

У меня внутри все зудело от неуемного желания позвонить Марку и поговорить с ним. Но он и так знает, что я сижу сейчас где-то на станции и жду поезда, а то и еду… Почему бы ему самому не позвонить?

И вдруг позвонил. Словно услышав мой внутренний, полный слез и горечи монолог.

– Привет, как ты?

Голос родной до судорог, до горячей волны между лопатками.

– Марк, сижу вот на станции, жду поезда. Буду в Москве завтра утром…

– Я встречу тебя, – он даже не дослушал меня. – Я уже мысленно стою на вокзале и встречаю твой поезд, и вижу тебя… Как же я соскучился, если бы ты только знала…

– Это ты меня вызволил, тебе спасибо, что бы я без тебя делала?

– Это твой закройщик…

Я разрыдалась.

– И думала, что я не знаю… Дурацкая, растянутая на три года игра в замужество. Изабелла, не реви. У тебя есть с собой носовой платок?

– Нет. Только салфетки. Бумажные. У меня вообще ничего нет, кроме… – И я в двух словах рассказала ему о деньгах. В темноватом помещении станции я была единственным пассажиром, а потому могла спокойно говорить, правда, тихо.

– Ну и правильно. Сначала надо выяснить, а уж потом… – поддержал меня Марк.

– Я не смогу ей мстить, больше того, скажешь, что я дура, но я хочу увидеть ее. Я так по ней соскучилась. Я не верю, что это она, не верю…

– Твое дело. Грязное дело. Мерзкое дело. Захара жалко. Он был хорошим другом. Прекрасным врачом. Талантливым хирургом. Думаю, твоя подружка была с ним счастлива. Несмотря ни на что.

– Но она сама сказала мне…

– Она фантазерка, во-первых. Во-вторых, истеричка. Она шизоидальная особь… Открой глаза… Да ладно, с тобой бесполезно говорить. Ты и меня терзала целых три года рассказами о каком-то портном. Ты смешная, Изабелла.

– Хорошо, что хоть ты называешь меня моим полным именем. – По щекам моим текли слезы.

– Ты сама придумала «Белку», вот и грызи свои орехи. Только смотри зубы не сломай… А теперь возьми себя в руки, успокойся, дождись поезда, садись и лети ко мне, прямо в мои объятия… Закройщик погиб, слава тебе господи… Ты теперь дважды свободна. Я целую тебя, моя Белла…

Я поцеловала телефон. Он был теплый – я крепко держала его в своей ладони. Так крепко, что чуть не раздавила. Думала, что чем сильнее я его держу, тем громче станет голос Марка.

Голод. Я почувствовала голод. До поезда было еще целых два часа. Вышла на перрон, увидела старуху с яблоками. Купила. Спросила, чистые ли. У нее же, оказывается, были и пирожки. Теплые. А начинка яблочная, розовая, густая, с корицей. В буфете к пирожкам нашелся и сладкий горячий чай.

– Как в ваш карман попал этот нож?

Следователь, смертельно уставший, прокуренный насквозь, кажется, что вот-вот из его пор повалит горький синий дым, смотрел куда-то мимо меня.

– Да откуда мне знать, как он ко мне попал. Должно быть, кто-то подложил.

Я вела себя еще пока вызывающе, ждала, что вот-вот все прояснится, откуда-то из темного угла квартиры Пожаровых (это была фамилия Захара) выйдет убийца и, ослепленный ярким светом, как застигнутая врасплох крыса, заслонится руками, а на них тут же наденут эти киношные, но такие холодные и унизительные для любого нормального человека браслеты. Наручники. Я сидела в наручниках. Как опасная преступница. Мне было смешно. Это был, понятное дело, истеричный смех. Он дрожал где-то в животе, отчего мне казалось, что и свитер мой тоже подрагивает, посмеивается над следователем и вообще над всем, что сейчас происходит. Куда подевалась Беатрисс?

У меня язык не поворачивался рассказать правду. Настолько она была нелепа. И я ждала, я еще долго буду ждать, когда же все прояснится и моя подружка сама расскажет, кого же она застала в квартире. Кого? Неужели у нее снова, как вши, завелись любовники? А ведь Захар вытравил их из ее жизни, раздавил гнид, вымыл и расчесал ее жизнь… Мне кажется, он знал о прошлом своей жены, но старался об этом не думать. У него было и других проблем много. Пациенты. Операции. Бессонные ночи. Дежурства.

«Знаешь, – говорила мне не раз Беатрисс, – я не выношу уже этого запаха. Я не могу спать с ним в одной постели. Мне кажется, что я в операционной и он сейчас зарежет меня…» Она впечатлительная, эта Беатрисс. Но она терпела и запах, и Захара, ведь теперь он зарабатывал большие деньги. И моя подружка больше не пользовалась своими уже затупившимися щипчиками для маникюра, она сама ездила на машине в салон, где ее приводили в порядок… Теперь она звонила мне не только чтобы пригласить прошвырнуться по магазинам, купить кое-что по мелочи вроде пудры или новой блузки или посидеть в кафе, просьбы ее стали более серьезными и интересными – мы ездили с ней по Москве и выбирали новую мебель, зеркала и сантехнику, ковры и портьеры…

– Изабелла. – Следователь словно выплюнул мое имя. Первый допрос происходил в квартире Пожаровых, в кухне, в нескольких шагах от места преступления: в спальне ковер был еще влажный от крови, тело Захара уже вынесли, его жену разыскали, она собиралась ночевать у своей знакомой. – Вы, надеюсь, понимаете, что я сижу вот здесь перед вами не для того, чтобы рассказывать анекдоты…

Вот осел! Как будто у меня нет более приятного занятия, чем быть объектом пристального внимания полуспившегося следователя прокуратуры, возомнившего себя крупным специалистом по убийствам. Меня, что называется, повязали на месте преступления, скрутили мне руки и надели наручники. В кармане моей куртки обнаружили улику – небольшой кухонный нож, которым Беатрисс обычно резала мясо. Нож немецкий, с отличной сталью, не требующий особой заточки, просто-таки великолепный нож, мечта всякой хозяйки… Мечта всякого умеющего обращаться с ножом невротика-убийцы? Жаль только, что на лезвии этого чудо-ножа нет желобка для стока крови. Для твоей крови, бедный Захар.