В такие минуты жизнь казалась невероятно, небывало прекрасной. Казалось, все это – не явь, а сон…

Взмокший от пота, Гаррисон лежал рядом с Джиной на скомканных простынях. В номере царил полумрак, неярко мерцали свечи. На грани дремы, уже засыпая, Рэй понемногу переводил дух: посткоитальный пыл уступал место тихому, уютному довольству. Предложи ему сейчас оказаться в любом месте, где только душа пожелает – он, не задумываясь, остался бы здесь, в гостиничном номере, рядом с женой.

Пальцы Джины защекотали кожу, скользя по карте служения отечеству, вычерченной на теле рубцами шрамов. Казалось, Гаррисон чувствует ее взгляд на свежих повязках, стянувших плечо и бок, и едва уловимое тревожное напряжение.

– Как думаешь, сможешь ли ты когда-нибудь, хоть раз в жизни, вернуться в том же виде, в каком уезжал? – спросила она.

Нет, очарования момента все это не испортило. На что тут обижаться? Забота любимой – дело вполне понятное. Вот только подходящего ответа в голову не приходило…

– Тебе не нравятся шрамы? – спросил Гаррисон, стараясь свести все к шутке, однако взгляда на Джину не поднял.

– Нет, против шрамов я не возражаю. Не нравится мне другое – истории, которые они рассказывают.

Похоже, в шутку разговор не обернуть.

Гаррисон повернулся к жене. В полумраке ее глаза казались двумя темными омутами. Несмотря на недавние упражнения – а может, именно благодаря им – выглядела она по-прежнему прекрасной.

– Я же всегда возвращаюсь.

Если б она разглядела в его глазах обещание, кроющееся за этой фразой…

Окно они оставили слегка приоткрытым. Снаружи доносился мягкий плеск волн о причал, прохладный морской бриз поигрывал висевшим над кроватью газовым пологом.

– Я только хотела сказать… настанет время, и…

Гаррисон догадывался, к чему она клонит, слышал, с какой осторожностью Джина выбирает слова.

– Ведь твое тело не сможет справляться со всем этим вечно.

Джина была права. Гаррисон знал: против природы не попрешь. У всякого спецназовца есть, так сказать, срок годности, а это касается не только физиологии, но и психики. Всему на свете есть свой предел. Вот и Гаррисон, несмотря на любовь к своей жизни, уже чувствует, что темп операций высоковат, и если так будет продолжаться, жизнь непременно возьмет свою дань – в виде накрытых флагами мешков для трупов. Казалось, уничтожаемых Гаррисоном боевиков и террористов объединяет какая-то общая сила, какой-то грандиозный план, который они что есть сил стараются выполнить в срок. Взять хоть момбасскую операцию – из рук вон неаккуратно прошла. Слишком спонтанно, стихийно: ни времени на планирование, ни разведданных… Разумеется, в этом никто был не виноват, просто так уж карта легла, но в результате его подстрелили. Опять.

Гаррисон понимал, что это не дает Джине покоя, треплет ей нервы, причем давно, с самого начала. И со временем дело становилось только хуже, потому что он не мог с ней об этом поговорить. Выходя за него, она понимала, во что ввязывается, и, если сейчас завела этот разговор, значит, ее терпение на пределе. Вот только здесь, в эту минуту, Гаррисону меньше всего на свете хотелось бы его продолжать.

– Откуда тебе знать, на что и как долго способно мое тело? – с улыбкой спросил он, приподнимаясь на локте.

Деревянная рама древней кровати заскрипела под его тяжестью. Джина невольно рассмеялась. Она наверняка понимала: рано или поздно, а этого нелегкого разговора не избежать. Ну, а Гаррисон от подобных вещей сроду не уклонялся, да к тому же знал, что на самом деле разговор будет не таким уж и трудным: с женой он был целиком согласен. Дело было в одном – в «стратегии выхода»: чем парню вроде него заняться, покинув отдельный полк спецназа, не говоря уж о Корпусе, чтоб не свихнуться на гражданке? Но об этом речь пойдет позже.

– Возможно, мне просто нужно малость… переквалифицироваться.

С этими словами он сомкнул мускулистые руки на талии жены и вновь уложил ее на спину.

В гостиничное окно, крадучись, проник первый утренний луч. Гаррисон, вздрогнув, проснулся, вскинулся, повернулся набок. Снилось ему другое, куда более скверное место. Бросив взгляд на подушки, он обнаружил, что Джины рядом нет. Охваченный иррациональной паникой, неуместной в этой жизни оперативной паранойей, он поспешил сесть и принялся оглядывать комнату, пока не нашел под пепельницей на прикроватном столике записки.

«Отправилась раздобыть нам завтрак, скоро вернусь», – сообщали строки, наскоро нацарапанные на обороте счета.

Снова сев прямо, Рэй облегченно вздохнул и тут же устыдился собственной глупости. Здесь не Ирак, не Афганистан – вовсе не те неспокойные места, куда его заносили дела службы, а он до сих пор на грани. До сих пор никак не отойдет от работы… до сих пор никак не забудет о том, втором Рэе Гаррисоне, которому полагается лежать под замком, в ящике, пока в нем снова не возникнет нужда. Все это заставило вспомнить о разговоре, начавшемся, да так и не завершившемся накануне. Похоже, с оперативной работой и вправду пора завязывать…

Бритье Гаррисон полагал одним из столпов, краеугольных камней цивилизованной жизни. Пожалуй, возможность принять душ, выспаться на удобной кровати, а после, не торопясь, со вкусом побриться – лучший знак того, что ты снова вернулся в мир…

Стоило ему усмехнуться собственным размышлениям о личной гигиене, из соседней комнаты раздался шум. Всего-навсего тихий щелчок. Такой тихий, что вполне мог ему просто почудиться.

– Джина?.. – окликнул он, однако в этом звуке чувствовалось нечто вороватое, совсем не похожее на Джину, даже если б она старалась двигаться тише, чтоб не будить его.

Покосившись влево, Гаррисон дотянулся до зеркала и развернул его к распахнутой двери, ведущей из окутанной паром ванной комнаты в гостиничный номер.

Движение. Приглушенный треск очереди… только звук необычен. Стреляли не пулями.

Отраженное в зеркале, лицо Гаррисона треснуло под ударами усыпляющих дротиков, но сам он уже скользнул в сторону. Один из стрелков, держа оружие наготове, заглянул в полную пара ванную, но отражение в зеркале сбило его с толку, а между тем Гаррисон стоял вовсе не там, где стрелявший ожидал его обнаружить. Выступив из пара, Рэй Гаррисон – другой, тот самый Рэй Гаррисон, которому дома полагалось лежать в ящике, под замком – ухватил стрелка, втащил в ванную и мертвой хваткой стиснул его горло.

Когда в ванную с шумом ворвался еще один стрелок, Гаррисон, не выпуская первого противника, метнулся ко второму и врезался в него спиной. С разгона притиснув врага к запотевшему кафелю, он мрачно усмехнулся: в глазах первого стрелка мелькнул страх. Задыхающийся, умирающий, он осознал, что ошибся дверью, что вошел в комнату к дикому зверю. На лице самого Гаррисона застыла гримаса беспощадного бешенства. Оба незваных гостя принялись палить наугад, дротики со снотворным полетели куда угодно, только не в цель, не в Гаррисона. Ударив за спину локтем, он услышал страдальческий хрип; в надежде повредить дыхательное горло швырнул о стену того, которого держал за глотку, и, не давая атакующим опомниться, вонзил в обоих пару подвернувшихся под руку дротиков. Удар, другой – и первый стрелок упал. Второго Гаррисон отбросил на пол, сокрушив его головой унитаз.