Отчего-то его взгляд задержался на Кей Ти, и лишь после этого Бладшот вновь повернулся к доктору, прячущему в карман световое перо. Тут он заметил руку Хартинга – крайне сложный электронный протез, с виду работавший не хуже обычной, настоящей руки. Бладшот сдвинул брови и заморгал. Похоже, здесь все не без странностей…

– Скажите, вы что-нибудь помните? – спросил Хартинг.

– «Что-нибудь»? Малость широковато, док, – заметил Бладшот, анализируя собственную речь. Похоже, ей был присущ определенный, особый синтаксис. Может, западные штаты? Но некоторые элементы указывали на то, что ему довелось пожить и в других местах. И, опять-таки, отчего это определить он может, а вспомнить, кто он такой – нет? Нелепость какая-то. Кругом сплошные загадки!

– Да, прошу прощения, – поправился Хартинг. – Давайте начнем с самого легкого. Имя, звание, личный номер?

– Конечно. Меня зовут… Э-э… А, чтоб его!

Странное дело: на миг Бладшоту почудилось, будто свое настоящее имя он знает. Хотя до этого вспомнить его так и не смог. И эту ложную уверенность внушила формулировка вопроса, как будто ответ некогда был так крепко заучен, что должен слетать с языка сам собой, без раздумий. И тут ему пришло в голову еще кое-что.

– Погодите-ка… звание и личный номер?

Он знал: это очень важно.

– Да. Ваше тело пожертвовано нам вооруженными силами, – сообщил Хартинг.

Смысл этих слов Бладшот уловил не сразу.

– Мое тело?..

– Да. Выбор был небогат: либо к нам, либо в Арлингтон, – отвечал доктор.

Бладшот знал: в Арлингтоне находится главное национальное кладбище вооруженных сил США. Не знал другого: откуда ему это известно.

– Загадками говорите, док, – сказал он, хотя кусочки мозаики один за другим начали становиться на место: уж очень ему не нравилась картина, в которую они складывались.

– Понимаете, вы погибли.

Сочувствие. Может, притворное, а может, и нет, но Хартинг впервые заговорил по-человечески – не как мальчишка с лабораторной крысой.

Хартинг умолк. Бладшот тоже молчал, постигая невероятную правду. Пытаясь сжиться, примириться с тем, что заподозрил в тот самый миг, как очнулся запертым в собственном мертвом теле. Пожалуй, если он был мертв всего минуту-другую, все складывается. И электрошок – тоже дело понятное. А мозг, какое-то время не получающий кислорода, как известно, может необратимо пострадать – это вполне объясняет проблемы с памятью.

– Значит, я был солдатом, – сказал он себе самому.

Вот только, если он был солдатом и погиб в бою, то почему пришел в сознание здесь, где бы эта лаборатория ни находилась? Обстановка в палате совершенно нетипична для полевых госпиталей – в этом Бладшот был твердо уверен, хотя и не знал, отчего. Ну, а если он пробыл мертвым дольше, как его смогли реанимировать? И, главное, зачем?

– Как я погиб? – спросил он доктора.

Неизвестно, почему это казалось настолько важным, но ему очень был нужен ответ.

– Полагаю, не без шума.

– Ну да, но от чего?

Хартинг ненадолго задумался.

– Согласно взаимным договоренностям, об обстоятельствах вашей смерти и о том, кто вы такой, нам почти ничего не сообщили. Однако мы знаем: в своем деле вы были мастером, – заверил его Хартинг. – Критерий для пожертвования только один…

– Какой же?

– Тела должны принадлежать лучшим из лучших бойцов-диверсантов.

Это означало либо «Дельту», либо флотский спецназ, либо шестой отряд, а может, диверсионную группу морской пехоты. Если набирают именно из таких, значит, не без причины. Будь им нужны попросту люди в прекрасной физической форме, спортсмены-атлеты подошли бы лучше, чем оперативники: эти изнашиваются не так стремительно. Нет, если нужны бойцы, диверсанты, значит, предстоит воевать. Выходит, неправ Джордж Сантаяна: выходит, конца войны не увидеть и мертвым…

Джордж Сантаяна? А это еще кто?

«“Только мертвые видели конец войны”. Джордж Сантаяна, из «Английских размышлений вслух», 1924 год. В прощальном обращении генерала Дугласа Макартура к кадетам Уэст-Пойнта (май 1962-го) ошибочно приписано Платону».

И снова Бладшот невольно задался вопросом: откуда он это знает?

Тут ему пришло в голову кое-что еще. Палата, где он пришел в чувство, показалась знакомой. Если он был солдатом – особенно из тех, кто в штабах не отсиживается, то, вполне вероятно, немало времени провел в медицинских учреждениях, хотя вряд ли так хорошо оборудованных, как это. Однако палата, где он очнулся, казалась, скорее, не палатой – моргом.

– Но… кто-то же мной, наверное, интересуется. Ждет моего возвращения. Или хотя бы звонка.

Где-то на грани сознания забрезжила смутная, никак не дающаяся в руки мысль. На смену ей пришли подозрения, что он был мертв куда дольше, чем думал вначале. Ненормально, неестественно долго.

– Видите ли… э-э… трудно об этом говорить, – сказал Хартинг.

Похоже, научно-техническая сторона врачебной работы давалась доктору много лучше общения с пациентами.

– Да что за… Труднее, чем сообщить, что я умер?

– Н-ну… – начал Хартинг.

– Военные жертвуют нам только останки, не востребованные родными, – выпалила Кей Ти.

«Останки?»

Выходит, его не реанимировали. Его оживили. Вернули к жизни мертвое тело разрядом электрического тока, совсем как в «Франкенштейне»… иначе быть бы ему кормом для червей! Казалось, при этой мысли Бладшота с ног до головы сковало льдом. На сердце сделалось холодно, пусто и одиноко.

Хартинг смерил Кей Ти укоризненным взглядом.

– Порой пластырь лучше всего сорвать разом. Пройти через боль поскорее, – пояснила она.

Бладшот склонил голову, уткнулся взглядом в пол. Ни семьи, ни прошлого, ни даже настоящего имени… Получается, он – никто и ничто? Неудачный эксперимент каких-то ненормальных ученых?

– Но ведь, чтоб продолжать жить, прошлое ни к чему, – сказал Хартинг, словно стараясь внушить Бладшоту веру в собственные слова.

Снова тот же энтузиазм… энтузиазм ребенка с пробиркой.

– Вы – первый, кого мы успешно вернули к жизни! Все вышло просто прекрасно!

Бладшот потер ладонью красный круг на груди. Шрам оказался горячим на ощупь.

– А как оно дальше пойдет? – спросил он.

Следуя за Хартингом, Бладшот шагнул в стеклянный лифт. Кей Ти шла позади. Стоило осознать, что до земли по меньшей мере семьдесят пять этажей, и у него на миг закружилась голова. Вокруг простирался город – футуристический лес стеклянных высотных зданий, возносящихся к облакам. Бладшот знал: перед ним – мешанина из традиционного азиатского, западного колониального, модернистского, постмодернистского и малайского индо-сарацинского архитектурного стиля. Зачем солдату может понадобиться подобная информация? Причины он отыскать не мог. Чужой голос в голове больше не звучал – словно бы как-то интегрировался в сознание, и теперь Бладшот попросту знал множество всякой всячины. Знал, что вокруг – Куала-Лумпур, и… да чего только не знал, кроме того, кто он такой и почему ни одна живая душа не позаботилась востребовать его тело для похорон.