Ошибки не было. Лев Дмитрич Крамер, как девица, красовался перед зеркалом, расправляя на груди рубашку.

— На том свете отосплюсь, — по-военному сухо отрезал дед.

— А нарядился чего? Если помирать собрался, так я тебе в гроб «Армани» обещал подогнать. Снимай это старье. А если на юбилей, так он еще через три дня.

— Внучок, а ты добрый чего такой? — мой подполковник в отставке даже обернуться соизволил. — Словно зазнобу свою встретил! — белесые глаза сощурились хитро.

И вот как он просек? Чекисты бывшими не бывают?

— Ага, значит, Полька, — дед довольно крякнул. — Опять примагнитило?

— Случайно! — Я кинул телефон в вазочку возле двери и прямо у порога начал стягивать с себя мокрое шмотье. — Питер не Пекин. Деревня.

— Конечно. Такая деревня, что среди пяти с гаком миллионов ты безошибочно в самый первый день после прилета умудрился любовь свою встретить.

— Бывшую! И еще раз повторяю — случайно.

Я аж заводиться начал.

— Верю-верю, — под нос себе принялся ворчать дед. — Он случайно встретил. Она случайно развелась сразу после их прошлой встречи. Сплошные совпадения.

— Что? — От неожиданности я чуть не снял трусы вместе со штанами.

— Ась?

— Про развод что там было?

— А что про него бывает? — Дед снова повернулся к зеркалу. На этот раз с галстуком в руках. — Развод он и есть развод.

— Полина не замужем? — В горле пересохло, а чуть выше, в черепушке, под рев сигнализации внутренний голос взревел: «Опасно! Не приближаться!»

— Давно уже. Через месяц после твоего прошлого отлета развелась. Я еще думал, следом в Лондон рванет. Ну там, морду твою наглую расцарапать, мозги вправить… Но нет. Полька — девка гордая. В бабку свою пошла.

Последнюю фразу дед произнес с улыбкой. Даже с придыханием.

— Дед, подожди, — я тряхнул головой. Надо было собраться. — Ты хочешь сказать, что и сейчас она свободна?

Сирена звучала все громче, но я как оглох.

— Да кто их, молодух этих, знает?! Может, мужик какой есть. Может, кот. С этими бабами… черт ногу сломит! — Будто подумал о чем-то своем, он резко нахмурился и кинул ни в чем не повинный галстук назад на спинку дивана. — Чужая душа — потемки, а женская — темень непроглядная.

Леха

Последние слова деда у меня как на подкорке отпечатались. «Чужая душа — потемки, а женская — темень непроглядная» — все так! Во всяком случае, с Полькой.

Никогда у меня с женщинами проблем не было. Всегда полное взаимопонимание. В койку шагали дружным строем. По очереди. Из койки выбирались довольными, счастливыми. И никто мозг не трахал. Между ушей меня лишь зазноба моя «любила».

Первый раз отлюбила в свои восемнадцать.

Я ведь из-за нее, заразы, в армию ушел. Дед одним звонком мог от этой «радости» избавить. Он и предлагал, кстати. Но я наотрез отказался. Получил диплом, дождался срока и ушел кирзовые сапоги снашивать.

Все друзья и родня за патриотизм приняли. Внук подполковника КГБ! Как иначе?! И только я один, да еще дед, скорее всего, знали, что дело не в призвании. Что нужно мне деть себя куда-нибудь на годик. Отсидеться, пока девчонке моей хоть восемнадцать стукнет.

Вот и отсиделся. Год от звонка до звонка. Вместо поцелуев — зычный крик прапорщика «Рота, подъем!», вместо разговоров под луной — марш-броски по пересеченной местности, вместо секса — ночные побудки с отжиманием и приседанием.

Насыщенное было время. Я тогда себя регулярно за ум и сообразительность «хвалил». Особенно когда наряд вне очереди получал. Но худшим оказалась не служба, а то, что в это время друг мой, лучший, как в той дурацкой песне: «Ну где же ты, студент, игрушку новую нашел».

И все. Басманский только руками развел. Мол, не виноват, оно само так сложилось. И дальше по бабам пошел, как ничего и не случилось. А Полька — в кусты.

Она мне и до армии ничего не обещала. Больше сторонилась. Коза пугливая. И потом… Поступила на свой иняз, вся с головой в учебу ушла. Как заучкой была, такой и осталась. И ни за ручку подержаться, ни за жопку, и ни на сеновал прогуляться.

Динамо!

Мне было хоть волком вой, хоть на стену кидайся.

В общем, я тогда этим желаниям и не сопротивлялся. Мозгов не хватало. Днем Польку сторожил, чтобы никто больше на мою девочку позариться не смел. Ночью, как темнело, мы с Басманским дела делали. Где чистые, где не совсем. Пока не вляпались так, что дед лично на самолет билет покупал и пинками в аэропорт гнал. К родителям в Лондон.

Потом, задним умом, я уже понял, что притормозить надо было. Заставить Польку сложить чемоданы и забрать ее в Англию. Хоть силой, хоть уговорами — как угодно. Но фарш невозможно провернуть назад. Я осел в Лондоне. Она осталась здесь. Одна, без присмотра, без вестей. Словно бросил.

А я как идиот днями на телефон пялился, сообщения набирал. И с собой боролся. Услышать ее хотелось адски. Пусть бы отругала, матом обложила, просто подышала бы в трубку. За минуту с ней в скайпе душу продал бы.

Но мы с Басманским не полиции дорогу перешли. Мы неприятности похлеще заимели. И, звякни я Польке, напиши хоть слово, за эти неприятности она бы расплачивалась. Потому что больше некому. Я здесь. Эд в глухой деревне под Питером. А дед… кто в здравом уме полезет к подполковнику КГБ, пусть даже и в отставке?

Так и жили.

Первый год жопа была. Спасался учебой. Лондон похож на Питер только погодой. Дожди, туман и сырость. Но ни о каком бизнесе по-русски здесь и речи быть не могло. Чтобы не сидеть у отца на шее, пришлось за ум браться. Язык подтягивать и грызть гранит наук.

На второй год почти отпустило. Еще порывался вернуться на родину, но дед руку на пульсе держал и разрешения не давал.

На третий год мне полегчало. Бизнес в гору пошел. Свой собственный! Бабы стали меняться чаще, чем модели на подиуме. Наладилось все.

А на шестой год в Питер я все же на пару недель вырвался. Печень с Басманским пропить, в ЗАГС его сводить и деда проведать.

Выполнил все. Кое-что даже перевыполнил. Принесла нелегкая на Дачный проспект. Как там оказался — не помню. Как нашел нужный дом — тоже. Очнулся лишь, когда в темном коридоре Польку к стене прижал.

Пиздец, как она тогда на меня орала! Как по плечам лупила, по морде! Царапины были потом такие, словно кошка несколько раз на лицо падала. А как целовала…

Я убить готов был всех, кто ее за шесть лет так целоваться научил. Стискивал в объятиях и шизел от ревности. Девочка… Моя… Еще более красивая, чем в девятнадцать. Горячая, отзывчивая, охуенная.