Тот, кто устроил ему «черные дни», переманил маралов на свои солонцы, удачно промышлял где-то за далеким перевалом. Об этом говорили выстрелы, доносившиеся из-за хребта. А Топ третий год «грыз сухари». В старые, добрые времена за такие действия наказывали. Просто отливали пулю. Дальше все понятно. Но где оно, это время? Кануло в Лету под натиском нашествия цивилизации. Остается только вспоминать рассказы старожилов, которых, к сожалению, нет в живых.

Когда Топ понял, что на те дальние подгольцовые солонцы маралы ходить не будут, вспомнил про этот лизун. Солонец Топа не имеет ничего необычного, такой же, как у всех охотников из его поселка. Пришел сюда в прошлом году, к своему некоторому удовлетворению, узнал, увидел, что кроме тройки коз (сибирская косуля) на копанину ходит один бык пантач. Пусть не такой взрослый, около трех лет от роду. Но все же лучше, чем вообще никого и ничего.

Как уже упоминалось выше, здесь, на высоте шести метров, был сооружен лабаз из пихтовых жердей. Вот только в обвязке на лаги положены рябиновые палки: строили его с Кириллом «наскоро», на один год. Хотя они и достаточно толстые, может быть, пятнадцать сантиметров в диаметре, все же это лиственное дерево, кустарник, которому со дня рождения предназначена короткая жизнь.

Все строение напоминает клиновидную треугольную загородку, шалаш из двух стен, покрытый капроновым брезентом. Длина скрадка чуть больше двух метров, чтобы можно было свободно вытянуться человеку во время отдыха. Высота стенок – семьдесят сантиметров. Сидя на небольшой доске, можно спокойно и, главное, бесшумно, прицелиться в добычу. Дно лабаза выстлано сухим мхом, чтобы не протягивал прохладный воздух снизу. В углу лежат теплые носки, ватные штаны, телогрейка и тонкая шерстяная шапочка: ночи в тайге летом прохладные. На одной из стенок закреплена небольшая полочка. На ней – запас провизии в тряпочных мешочках: хлеб, сало, несколько сладких пряников. Продукты завернуты, чтобы не обдавали запахом. В полуторалитровой полиэтиленовой бутылке – свежая вода из ручья. Перед лицом, на палочке, лежит ружье, по правилам – всегда под руками. Можно быстро взять. Не упадет вниз при случайном, неверном движении тела.

До копанины – около двадцати метров, может, чуть больше. С такого расстояния стыдно промахнуться. Тем более что за ямой, на пихте, светятся две метки-затески. Одна ниже, вторая чуть повыше. С восточной и западной сторон к солонцу подходят две тропы. По любой из них в каждую минуту может выйти копытный. Будь то сохатый, марал или козел. Медведь тоже любит проверять эти места, хотя сам соль не употребляет. Он предпочитает подкараулить, задавить того, кто ходит солиться.

Чуть наискось, с юго-восточной стороны, небольшой ключ, вода, напитанная сочным тающим снегом, выбивается из-под земли в ста метрах чуть выше по ложку. До него – около пятидесяти метров. Шумит, играет родник по обкатанным камешкам, как резвый, непоседливый ребенок. С трех сторон к солонцу скатываются небольшие горки, густо заросшие черным пихтачом. Здесь кедр – редкий представитель, преобладают пихта и ель. В лучшем случае на небольших полянках распушится рябина или береза. Да у самой воды трепещет листьями игривая талина.

Воздух переполнен сырой прелью благоухающей травы, среди охотников именуемой «дурнина», потому, что растет быстро, «прет в рост» на глазах. И к середине июня она уже поднимается в рост человека. Преобладает дудник, листовник, пучка, папоротник. Травы растут густо, пройти тяжело, ногу поставить некуда. Поэтому считается, что в середине лета в тайге «ход» самый тяжелый. Не только двуногому существу, человеку разумному. Зверь тоже уходит на свои излюбленные места. Сохатый предпочитает болотистые мочажины. Марал придерживается границы альпийских лугов. Круторогий сокжой нежится на каменистых гольцах. Даже медведь в поисках сладкой отавы блудит по тенистому заветерию, где позже сходит снег, а молодая черемша только наливается соком.

Но на южную сторону гор зверей все так же манит соль, без которой любому копытному приходится тяжело во все времена года, особенно весной, после тяжелой зимовки. Поэтому «присоленные» пантачи ходят в заветные лакомые места с завидным постоянством.

Летом марал на солонце более осторожен, чем при первых проталинах. Зверь может часами стоять на одном месте, слушать, рассматривать, принюхиваться. Что ему время? Жизнь дороже! Врожденный инстинкт самосохранения развит тысячелетиями, не сравнить с человеком. Но Топ – охотник и ждет марала.

Этот год еще не принес ему удачи из-за того, что кто-то мешает ему промышлять. Знать бы кто, может, все было бы по-другому. Возможно, сейчас Топ не сидел бы на этом лабазе, а был бы дома со своими родными, близкими. Они ждут его каждый час, каждую минуту, вспоминают с теплотой, любовью, нежностью. Светлана и Аленушка. Дорогие люди: жена и дочь. Они и сейчас с ним вместе: в сознании, душе, сердце.

О них вспоминает всегда, когда смотрит на часы. Вытаскивает за резинку круглый циферблат, определяет время. И улыбается, представляет, что происходит дома. Восемь часов вечера: Светлана, скорее всего, управляется с хозяйством. Аленушка помогает, крошит хлеб в ведро поросятам или несет собакам в чашке еду. Половина десятого: жена смотрит телевизор, дочь несет книжку-сказку почитать. Десять пятнадцать: обе, обнявшись, лежат на диване. Мама пытается понять смысл зарубежного фильма, но доча не унимается: «Расскажи сказку».

И это не все, о чем ему хочется вспоминать с улыбкой. У него еще есть мать, отец, братья, сестры. Большая, дружная, родная семья. Однако тот дом, в котором сейчас здравствуют две дорогих ему души, неоспоримо ближе, родней и дороже всех, потому что, видно, так устроена жизнь.

Но, чу! Где-то под перевалом встревоженно закричали дрозды. В той стороне, откуда, всего вероятнее, должен прийти марал. На западе. Там небольшая торная тропка, по которой марал приходит на копанину.

Об этом Топ знает, несколько дней назад ходил в тех местах. Отпечаток копыта везде одинакового размера и формы: вытянутый, острый, чуть больше двенадцати сантиметров. И старый помет напоминает огромную кедровую шишку: с одной стороны треугольный, с торца округлый, тупой. Значит, на солонец ходит бык-пантач, скорее всего, трехлетка. Есть еще копытца коз, три-четыре отпечатка. Но это на случай «прокола», если и эта ночь окажется «пустой».

А крик дроздов все ближе, вниз, сюда, к нему. Однако перестука копыт не слышно. Только легкий, режущий свист крыльев. Вот, так и есть: между деревьев мелькнул острокрылый силуэт. Сапсан несет в когтях дрозда. За ним – свора рябых собратьев. Налетели гурьбой, раскричались, проводили седого разбойника и вернулись ни с чем, разлетелись к своим птенцам. Так бывает: стоит зазеваться, и… распрощаешься с жизнью. Тайга ошибок не прощает никому. Будь то зверь, птица, рыба или человек.

Но выйдет ли сегодня на солонец зверь? Поздний вечер. Стрелки часов показывают половину одиннадцатого. По густому пихтачу крадутся настойчивые сумерки. Еще десять – пятнадцать минут – и пелена ночи застит притихшие перевалы. Что тогда? Увидишь ли в темноте знакомую рогатую фигуру? Неизвестно. Вот, бывало, когда-то на тех солонцах к этому времени он уже аккуратно спиливал бархатные панты. А теперь?