Члены моей семьи — Вивиан, Грег и Диана — помогли мне гораздо больше, чем они сами подозревают. Память о моем отце Сэнфорде Дж. Фоксе, не дожившем до публикации этой книги, жила в моем сердце на протяжении всех лет работы над ней. Моей жене Кате и моим сыновьям Джейкобу и Нико я посвящаю эту книгу.

Выражаю признательность за разрешение включить в книгу в исправленном и дополненном виде материалы моих прежних публикаций: From Illusory «Society» to Intellectual «Public»: VOKS, International Travel, and Party-Intelligentsia Relations in the Interwar Period // Contemporary European History. 2002. Vol. 11. № 1. P. 7–32; Leftists versus Nationalists in Soviet-Weimar Cultural Diplomacy: Showcases, Fronts, and Boomerangs // Doing Medicine Together: Germany and Russia between the Wars / Ed. S.G. Solomon. Toronto: University of Toronto Press, 2006. P. 103–158; Тройная двусмысленность. Теодор Драйзер в советской России (1927–1928): Паломничество, похожее на обвинительную речь // Культуральные исследования / Ред. А. Эткинд, П. Лысаков. СПб.; М.: Европейский ун-т, Летний сад, 2006. С. 290–319. В книгу также вошли материалы следующих моих статей в значительно переработанном и расширенном виде: The Fellow-Travelers Revisited: The «Cultured West» Through Soviet Eyes // Journal of Modern History. 2003. Vol. 75. № 2. P. 300–335; Stalinist Westernizer? Aleksandr Arosev's Literary and Political Depictions of Europe // Slavic Review. 2003. Vol. 62. № 4. P. 733–759; The «Heroic Life» of a Friend of Stalinism: Romain Rolland and Soviet Culture // Slavonica. 2005. Vol. 11. № 1. P. 3–29; Annaherung der Extreme: Die UdSSR und rechtsradikalen Intellektuellen // Osteuropa. 2009. B. 59. № 7–8. S. 115–124.

В интересах развития критики исторических источников я выделил немало драгоценного пространства в примечаниях, чтобы привести заголовки наиболее важных архивных документов. Причем я сохранил языковые особенности этих заголовков, включая прописные буквы и аббревиатуры, и не приводил их в соответствие с современными нормами. Хотя, как я надеюсь, эта книга будет доступна широкому кругу читателей, я также уверен, что специалисты оценят преимущества моего подхода к оформлению примечаний.

Вашингтон, округ Колумбия, август 2011 года

«Паломничество в Россию» в период между двумя мировыми войнами — одно из самых печально известных событий политической и интеллектуальной истории XX века{6}. В течение 1920-х и 1930-х годов Советский Союз посетили около 100 тыс. иностранцев, включая десятки тысяч европейских и американских писателей, специалистов разного рода, ученых, деятелей искусства и интеллектуалов, позднее изложивших свои впечатления от лицезрения советского эксперимента{7}. Их число устойчиво возрастало с 1922 года, впечатляюще взлетело в годы первой пятилетки и Народного фронта, а затем пошло на убыль вследствие роста ксенофобии и террора времен массовых репрессий, а также вследствие шока, вызванного заключением советско-германского пакта о ненападении, так что к концу 1930-х поток превратился в ручеек. Эти визиты межвоенного периода знаменовали эпоху интенсивных культурных и интеллектуальных связей между Западом и СССР и стали важнейшим фактором подъема советской культурной дипломатии в самое успешное для нее время.

В книге рассказывается об истории приема в СССР гостей из Центральной и Западной Европы и (в меньшей степени) из США в межвоенный период. Это попытка по-новому рассмотреть одну из важнейших тем XX века — прием в Советской России выдающихся иностранных гостей и интеллектуалов — сквозь призму того, как обе стороны оценивали превосходство и неполноценность. Я стремился показать игнорируемое исследователями международное измерение формирования советской системы, а именно то, что прием иностранцев, прежде всего представителей «передового Запада», и представления о них надо рассматривать как центральный компонент культуры, идеологии и политики в раннесоветский и сталинский периоды. Вспомним: записки европейских путешественников имеют важнейшее значение для исследования Московии, тема «Россия и Запад» является ключевой для российской истории имперского периода начиная с вестернизации Петра Великого. Однако формирование советской системы рассматривалось многими поколениями исследователей как внутренний процесс, без учета ее существенных международных и транснациональных связей. До сих пор практически неизученным остается вопрос о взаимодействии и взаимовлиянии внутренних и внешних факторов в политике советской партии-государства.

В настоящем исследовании речь идет о том, каким образом в течение двух бурных десятилетий, когда формировалась советская система, «Запад» оставался постоянным фактором ее развития, будь то в виде перенимаемых либо отвергаемых моделей, представлений о внешнем мире, которые требовалось развить либо изменить, или в важнейшем процессе выявления друзей и врагов, или, наконец, что не менее значимо, в глубоком влиянии системы приема иностранных знаменитостей.

Сходным образом дискуссии вокруг западных воззрений на коммунизм — особенно о том, как получилось, что пик надежд европейских и американских интеллектуалов на успех советского эксперимента совпал по времени с кровавыми сталинскими репрессиями, — издавна занимают центральное место в интеллектуальной и политической истории XX века. Данная тема также долго существовала лишь в усеченном виде: до открытия ранее засекреченных архивов советская сторона этого взаимодействия оставалась чем-то вроде черного ящика. Только сейчас стало возможным переосмыслить опыт западных наблюдателей коммунизма с точки зрения их взаимоотношений с советской системой, а кроме того, пересмотреть советскую историю в международном контексте. Если нам удастся лучше понять советскую сторону этих взаимоотношений, то мы сможем лучше понять и визиты в СССР даже самых известных фигур.

Серьезные и острые вопросы порождаются тем важнейшим фактом, что пик восторга со стороны Запада — восторга, которому поддались и некоторые из блестящих умов эпохи, — совпал с самым репрессивным периодом советского коммунизма — сталинизмом 1930-х годов. Эта проблема продолжает оставаться очень непростой независимо от того, каким факторам придается решающее значение: масштабу Великой депрессии и подъему фашизма, подвинувшим западных наблюдателей на просоветские позиции, или же глубине пропасти между парадным фасадом советского социализма и истинной природой режима, о которой тогда знал лишь кое-кто, а сейчас — многие. Действительно, дебаты вокруг темы «интеллектуалы и коммунизм» остаются одними из самых горячих во многих западных странах, замещая до некоторой степени более ранние споры о социализме и советской модели развития, которые стали в науке гораздо спокойнее после развала советского блока.

Однако эти давно идущие споры об интеллектуалах, восходящие к таким книгам, как «Предательство интеллектуалов» («La Trahison des Clercs», 1927) Жюльена Бенда или сборник «Падший Бог» («The God That Failed», 1949), уже отделены пропастью от того, что теперь открывают нам в отношении данной темы советские источники. В отличие от ряда аналитически изощренных работ о научных и культурных трансграничных контактах и выдающихся биографических исследований (и в этой книге такие работы используются в самой полной мере), наибольшее влияние на тематику, касающуюся попутчиков коммунизма, оказывает полемика, основанная на попытках показать изъяны интеллектуалов вообще (их склонность к утопизму, отчужденность, политическую наивность и т.п.) или объяснить их политическую слепоту одной-единственной важной причиной{8}. Мы можем добиться лучших результатов, изменив «фокус объектива». Поэтому в данной книге центральное место занимают взаимоотношения между западными наблюдателями, принимавшими их советскими хозяевами и советской системой в целом. По глубинной своей сути это были неравные взаимоотношения, если учитывать, что хозяева являлись чиновниками могущественного государства. Однако для нас такое неравенство само по себе оказывается в определенном смысле полезным, поскольку оно породило и дало повод сохранить множество ценных исторических источников, и не только советских — российские архивы содержат немало западных документов на многих языках.