ее от колючих кустарников. Вместо кружевного жабо и драгоценностей ее шею прикрывал белый платок. И вместо благопристойного дамского седла она пользовалась мужским седлом, при езде в котором приходилось широко разводить ноги. Не то чтобы она придавала этому особое значение — нет, однако была рада, что в этот момент никто из старой доброй Англии ее не видит. Единственным дамским аксессуаром на ней была большая зеленая шляпа, широкие поля которой спасали от солнца. Как у всех рыжеволосых, кожа у нее была белой и нежной, и она все еще не забыла комплименты, которые получала по поводу своей внешности. А было это всего лишь год назад!

С тех пор много чего произошло, и мало что ей в этом нравилось. Как бы ни был красив Роанок-Айленд, жизнь здесь невыносима. Убийственная жара, мошкара круглые сутки, опасность подхватить лихорадку. Работа однообразна, да и вечера похожи один на другой. Развлечений вроде музыки, танцев и светской болтовни на Роаноке не было, о них оставалось только мечтать. Но что было, так это Томас Коллинкорт, вечно недовольный пьяница и, вдобавок ко всем бедам, ее отдаленный дядя. О том, что в его жилах течет благородная кровь, при взгляде на него никто и вообразить себе не мог бы.

Еще девчонкой Арлетта грезила, как однажды вырвется из скуки и монотонности жизни в Англии и уплывет к дяде Томасу в Новый Свет. Она бредила приключениями, мечтала о сказочном принце, который ждет ее там и будет добиваться ее руки. А все вышло иначе.

Правда, в плавании ей встретился молодой человек, который называл себя Витусом и в которого она влюбилась по уши, но этот Витус оказался мошенником и вором. Она застукала его на месте преступления в своей каюте — с рукой в ее сундуке. Так и этого словно было мало, он еще взялся всерьез уверять ее, что он урожденный Коллинкорт! Конечно, она его прогнала, а потом выла, как сторожевой пес. Позже, много позже у нее закрались сомнения, правильно ли она поступила, и Арлетта ловила себя на том, что время от времени тоскует по нему. Но теперь она уже давно на Роаноке, и никому не дано повернуть время вспять…

Ее мысли вернулись к Томасу Коллинкорту. Он был всем чем угодно, только не удачливым плантатором, и лишь благодаря регулярной помощи дедушки худо-бедно держался на плаву.

В те редкие вечера, когда Томас не был вдрызг пьян, он рассказывал, как все начиналось больше двадцати пяти лет назад. Он отправился в Новый Свет с радужными надеждами и несметной уймой денег. Он с самого начала хотел иметь остров в единоличном владении, потому что мысль о соседях, которые, как в Англии, будут мозолить глаза, была ему противна. Коллинкорт обзавелся надсмотрщиками и рабами и осел на Роаноке. Вначале он попытал счастья с разведением табака, однако довольно быстро поплатился за свою неопытность. После нескольких неурожаев Томас бросил напрасные хлопоты. Сахарный тростник показался несравненно более многообещающим. Коллинкорт погнал рабов вспахивать новые площади и с году на год ждал удачи. Однако и тем надеждам не суждено было сбыться: казалось, эта земля проклята. Лихорадка и набеги индейцев довершили дело. Но Томас все равно не сдался. Вот уже два года, как он вернулся к возделыванию табачных плантаций и надеялся в следующем году начать выгодную торговлю. Пока в районе Карибов, а там, Бог даст, и в доброй старой Англии…

Лошадь между тем напилась. Она подняла голову от лохани и потрясла ею, отфыркиваясь. Несколько крупных капель хлестнули Мбамо по лицу. Негр вскинул руку и тут же скривился от боли.

— Что с твоей рукой, Мбамо?

Выражение невозмутимости вновь застыло на лице раба:

— Ничего, ледимисс. Мбамо только испугался.

— Чепуха! Дай-ка посмотрю.

Она взяла его руку и осмотрела ее. Причина обнаружилась скоро: на плече у ключицы зияла гноящаяся рана. Ее края воспалились и были густо облеплены мошкарой.

— Как это случилось?

— Не страшно, ледимисс. Зарастет само.

Арлетта осторожно раздвинула края раны, чтобы оценить ее характер и глубину. От боли негр со свистом втянул воздух через зубы.

— Выглядит так, словно по тебе прошлась мотыга. Наверное, тот, кто шел впереди, сильно размахнулся и задел тебя. Так, Мбамо?

— Да, ледимисс, Мбамо идти второй. За Бонго. Бонго не виноват. Он не нарочно. — Мбамо заволновался. — Бонго не хотел! — Он знал, что грозит за такую неосторожность, ведь сохранность рабочей силы — дело первостепенной важности. Если раб выходил из строя, по своей или чужой вине, за это можно было заработать дюжину плетей.

— Я верю тебе. Но почему ты, ради всего святого, не подошел ко мне раньше?

Не дожидаясь ответа, Арлетта вынула из седельной сумки перевязочный материал. У нее уже вошло в привычку возить его с собой — на полевых работах то и дело случались травмы.

Пока она быстро и умело чистила рану, ее мысли снова унеслись к тому, кто называл себя Витусом и утверждал, что он Коллинкорт. Тогда, после морского боя с испанцами, он держался великолепно, этого она не будет отрицать. Час за часом он работал, не разгибая спины, чтобы оказать помощь раненым, и немало из них были обязаны ему своей жизнью. Витус сказал, что он хирург, а она, Арлетта Коллинкорт, помогала ему изо всех сил. Арлетта отогнала бессмысленные воспоминания, достала цинковую мазь и стала накладывать ее на рану. Потом прикрыла рану компрессом и зафиксировала его несколькими витками льняных полос.

— Готово.

Мбамо не реагировал.

— Эй, Мбамо, спишь, что ли?

— Мбамо грустный… Все плохо. Так и так.

— Что? Что плохо?

Арлетта испытующе посмотрела на него. Настроение негров, подчас меняющееся чуть не каждую минуту, оставалось для нее загадкой.

— Не огорчать, ледимисс. Ледимисс ласковая. Не надо.

— А теперь быстро говори, ну? — она мягко встряхнула его, чтобы привести в себя.

Мбамо поколебался, но все-таки заговорил:

— Мбамо думать, табак будет плохой вкус. Последний год так же. Осенью придет урожай. Много работы. Табак сушить. Набивать бочки. Много работать. Хорошо работать. Нет мусор, нет камни, нет сырость. Все равно табак не будет хороший вкус. Масса говно удобрять поле. Поэтому.

Арлетта удивилась:

— Ты хочешь сказать, что если удобрять поле… э-э-э… калом, то табак приобретет неприятный вкус?

— Говно — плохо. Всегда плохо! Не хорошо удобрять. Я знать! — Мбамо усердно закивал.

— Да, теперь вспоминаю, что весной удобряли… этим… — Она обвела взглядом поле, которое бесконечно тянулось во все стороны.

Надсмотрщик Мерфи как-то сказал, что величина площади — это еще не все. Для хорошей плантации