— О’кей, миссус Минди, — бодро ответил Роберто.

— Я настаиваю! Вы заметили, что их больше с каждым часом?

— Это из-за знаменитостей, — сказал Роберто. — С этим я ничего не поделаю.

— И все-таки нужно что-то делать, — постановила Минди. — Я поговорю об этом с мэром на следующей встрече. Если он смог приструнить курильщиков и разобраться с трансгенными жирами, пусть найдет свободную камеру и для бандитов с камерами.

— Вот уж он точно вас выслушает, — согласился Роберто.

— Джеймс и я знакомы с мэром, — повысила голос Минди. — Мы его сто лет знаем. Он еще мэром не был, когда мы познакомились.

— Я попытаюсь их прогнать, — сдался Роберто. — Но у нас свободная страна…

— Уже нет, — съязвила Минди, раздраженно прошла мимо лифта и открыла свою дверь на первом этаже.

Квартира, в которой обитало семейство Гуч, состояла из нескольких комнат, когда-то тут были помещения для прислуги, гардероб и кладовые. Эта вереница нескладных, квадратных, как коробки, пространств без окон и темных коридоров как нельзя лучше отражала депрессивный внутренний мир Джеймса и Минди Гуч и представляла собой законченный психологический портрет их маленькой семьи, которую можно охарактеризовать одним словом: неблагополучная.

Летом в комнатах с низкими потолками было жарко, зимой холодно. В самой большой комнате этого лабиринта, назначенной хозяевами гостиной, был неглубокий камин. Минди считала, что когда-то здесь жил мажордом, заманивавший к себе молоденьких горничных и развращавший их. А может, он предпочитал юношей, кто знает. Теперь, восемьдесят лет спустя, здесь вынуждены ютиться они с Джеймсом, думала Минди с горьким ощущением исторической несправедливости. После стольких лет погони за американской мечтой, наполеоновских планов и честолюбивых замыслов, учебы в университете и упорного труда жить в каморках для прислуги и слышать, что им еще повезло, тогда как наверху пустует одна из лучших на Манхэттене квартир в ожидании какого-нибудь обладателя «нового» капитала — банкира, думающего только о деньгах и абсолютно равнодушного к вопросам благосостояния страны и народа. Вскоре он по-королевски заживет на трех уровнях, которые по справедливости должны принадлежать Минди и Джеймсу!

В крошечной комнатке в глубине квартиры Джеймс Гуч, довольно приятный человек со светлыми волосами, зачесанными на обширную лысину, дятлом стучал по клавиатуре компьютера. Взъерошенный, расстроенный, он был заранее уверен в провале новой книги. В его эмоциях привычно доминировал страх неудачи, подавив все остальные чувства, заглушив и вытолкав их на край сознания, где они пылились, как старые чемоданы в углу. Возможно, в этих чемоданах хранились хорошие, нужные вещи, но у Джеймса никогда не было времени их распаковывать.

Он услышал гулкий звук закрывшейся двери, означавший возвращение жены, а может, просто почувствовал ее присутствие. Он прожил с Минди так долго, что научился улавливать вибрацию воздуха, источником которой была его супруга. Эти флюиды не были особенно приятными, но Гуч к ним привык.

Минди вошла в кабинет мужа, помолчала, собираясь с мыслями, и присела в старое кожаное клубное кресло, купленное на первой распродаже в «Плазе», когда респектабельный отель разделили на кондоминиумы и продали толстосумам.

— Джеймс… — начала она.

— Да? — отозвался муж, не отрывая глаза от монитора.

— Миссис Хотон умерла.

Джеймс покосился на жену и молча пожал плечами.

— Ты что, знаешь об этом?

— На всех сайтах с самого утра сообщения.

— Почему ты мне ничего не сказал?

— Думал, ты в курсе.

— Я председатель домового комитета, а ты мне не сказал? — начала закипать Минди. — Только что встретила на улице Билли Личфилда и от него узнала! Получилось очень неловко!

— Тебе больше не о чем волноваться? — осведомился муж.

— Разумеется, есть. Например, об освободившейся квартире. Кто в нее вселится, что это будут за люди? Почему бы нам самим не переехать в триплекс?

— Потому что он стоит двадцать миллионов, а у нас они отчего-то не завалялись в тумбочке, — ответил Джеймс.

— И кто в этом виноват? — поинтересовалась жена.

— Слушай, Минди, прекращай. — Джеймс поскреб лысину. — Мы это тысячу раз обсуждали. Нормальная у нас квартира, ясно?

* * *

На тринадцатом этаже, как раз под роскошными трехуровневыми апартаментами покойной миссис Хотон, Инид Мерль стояла на террасе, думая о Луизе. Дом номер один был построен ярусами, наподобие свадебного торта, поэтому верхние террасы были отлично видны снизу. Уму непостижимо — три дня назад Инид стояла на этом самом месте и разговаривала с Луизой, снизу вверх глядя ей в лицо, прикрытое полями соломенной шляпы, которую старушка не снимала. Луиза тщательно берегла кожу от солнечных лучей и старалась не менять выражения лица, считая эмоциональные гримасы причиной мимических морщин. Она делала подтяжку по меньшей мере два раза, но тем не менее Инид помнила, какой поразительно гладкой была кожа старой леди даже в день грозы. У самой Инид дела обстояли совсем иначе: с ранней юности она ненавидела любые женские ухищрения и чрезмерное внимание к внешности, однако, будучи человеком публичным, все же решилась на подтяжку у знаменитого доктора Бейкера, чьи пациентки называли себя «девочками Бейкера», и в свои восемьдесят два могла похвастаться благообразным лицом шестидесятипятилетней, хотя ее тело не только сморщилось и одрябло, но и покрылось пигментными пятнами а-ля курица-пеструшка.

Для всех, кто был в курсе истории дома и его обитателей, Инид Мерль являлась не только второй из старейших (после миссис Хотон) жиличек, но, в шестидесятые и семидесятые годы, одной из самых известных. Инид никогда не была замужем. В 1948 году, после Колумбийского университета (она стала первой женщиной, окончившей его с дипломом доктора психологии), Инид пошла работать секретарем в New York Star. Искренний интерес к окружающим и умение слушать стали для нее пропуском в отдел светской хроники, где ей вскоре доверили вести колонку. Выросшая на хлопковой ферме в Техасе, Инид и на девятом десятке не избавилась до конца от ощущения собственной непохожести на жителей Нью-Йорка и подходила к работе с традиционной для южанки добротой и сочувствием. Инид Мерль знали как «деликатного» автора колонки светских сплетен, и ее репутация работала ей на пользу: когда актеры или политики хотели рассказать свою версию событий, они звонили именно ей. В начале восьмидесятых колонку купил синдикат, и Инид неожиданно для себя разбогатела. Она уже десять лет порывалась уйти на пенсию, но ее имя, кричали работодатели, было слишком ценным брэндом. Вот почему Инид продолжала сотрудничать с журналистами, в обязанности которых входило собирать информацию и вести колонку, а по особым случаям писала статьи сама — как, например, сегодня, ввиду смерти Луизы Хотон.

Вспомнив о незаконченном некрологе, Инид вздрогнула, ощутив острую боль потери. Луиза Хотон прожила интересную, блестящую жизнь, достойную зависти и восхищения, и умерла, не приобретя ни единого врага, за исключением взбалмошной Флосси Дэвис, мачехи Инид. Флосси обитала через улицу, переехав из дома номер один в начале шестидесятых, соблазнившись удобствами новой высотки. Но Флосси все считали чокнутой, причем с ранней молодости. Инид подумала о том, что боль утраты сопровождает ее всю жизнь в виде мечты о недостижимом, которое манит, но в последний момент ускользает из рук. Возможности человека, считала Инид, ограниченны. Не все в этой жизни можно изменить, остается только смириться.