Обычно подобные мысли не угнетали, а даже веселили Инид. По опыту она знала, что многим так и не удается повзрослеть — внешне они старятся, но разум нередко остается в блаженной неприкосновенности. Дни, когда Инид расстраивалась из-за несправедливости жизни, ненадежности и слабоволия окружающих, давно миновали. Дожив до преклонных лет, она считала, что ей крупно повезло. При наличии денег и прекрасного для ее возраста здоровья, живя в окружении своих ровесников в доме, где постоянно происходит что-нибудь интересное, вполне реально обнаружить, что старость — это не так уж плохо. Никто от тебя ничего не ждет — просто живи себе. Тебе аплодируют уже за то, что утром ты встал с кровати.

Заметив внизу группку папарацци, Инид решила сказать Филиппу о смерти миссис Хотон. Филипп никогда не был ранней пташкой, но Инид рассудила — новость достаточно важная, чтобы разбудить племянника. Она постучала в дверь — через минуту послышался недовольный голос сонного Окленда:

— Кто там?

— Это я, — ответила Инид.

Филипп открыл дверь, стоя в голубых трусах-боксерах.

— Можно войти? — спросила Инид. — Или у тебя там юная леди?

— Доброе утро, Нини, — сказал Филипп, придерживая для тетки дверь, — так он произносил имя Инид, едва выучившись говорить. Застряв в образе не по летам способного ребенка, Филипп прожил сорок пять лет, но это уже не только его вина, считала Инид. — И не зови их молодыми леди, — прибавил он. — В них нет ничего изысканного.

— Но они молоды. Даже слишком молоды, — не удержалась Инид, направляясь за Филиппом в кухню. — Вчера ночью умерла Луиза Хотон, я решила зайти сказать.

— Бедная Луиза, — сокрушенно сказал Филипп. — Старый моряк вернулся в море. Кофе?

— Пожалуй, — согласилась Инид. — Мне интересно, что станется с ее квартирой. Может, ее поделят и оборудуют четырнадцатый этаж? У тебя денег много…

— Ну еще бы, — буркнул Филипп.

— Если купишь четырнадцатый этаж, сможешь жениться. Готовая детская, много места…

— Я тебя, конечно, люблю, Нини, — усмехнулся Филипп, — но не настолько.

Инид улыбнулась — она находила чувство юмора племянника прелестным. К тому же Филипп, полный подкупающего мальчишеского очарования, был очень хорош собой, и она никогда не могла по-настоящему на него рассердиться. Он носил стрижку каре — темные волосы одной длины закрывали уши и падали на воротник кудрявыми, как у спаниеля, прядями. Когда Инид смотрела на Филиппа, перед ее глазами появлялся пятилетний мальчик, который приходил к ней после детского сада в синей школьной форме и кепке, — даже тогда он был паинькой. «Мама спит, я не хочу ее будить. Она опять устала. Можно, я у тебя посижу, тетя Нини?» — спрашивал он. И Инид не возражала. Нини всегда и все позволяла своему Филиппу.

— Роберто рассказывал, одна из родственниц Луизы приходила ночью и пыталась подняться в квартиру, но он ее не впустил.

— Да, сейчас начнутся безобразные сцены, — вздохнул Филипп. — Там же масса всяких антикварных штучек…

— Их продадут на «Сотбис», — сказала Инид, — и все закончится. Конец эпохи.

Филипп вручил ей большую чашку кофе.

— В этом доме чуть не каждый месяц похороны, — посетовал он.

— Миссис Хотон была глубокой старухой… — начала Инид, но спохватилась и сменила тему: — Что ты собираешься сегодня делать?

— Я назначил несколько собеседований кандидатам на должность моего референта, — отозвался Филипп.

«Все бы тебе отвлекаться», — подумала Инид, но решила не развивать тему. По всему было видно, что сценарий движется трудно. Филипп летал как на крыльях, когда писалось хорошо, и заметно мрачнел, когда что-то не ладилось.

Инид вернулась к себе и села за некролог о миссис Хотон, но мысли о Филиппе не давали ей покоя — какой все-таки у племянника сложный характер! Строго говоря, Филипп приходился ей не племянником, а кем-то вроде троюродного брата. Его бабушка, Флосси Дэвис, была мачехой Инид. Рано овдовев, во время деловой поездки в Нью-Йорк за кулисами мюзик-холла «Радио-Сити» отец встретил Флосси, танцовщицу из «Рокетс».[5]Свадьбу сыграли незамедлительно, после чего Флосси попробовала мирно и спокойно жить в Техасе с мужем и падчерицей. Она выдержала шесть месяцев, после чего отец перевез всю семью в Нью-Йорк. Когда Инид было уже двадцать лет, у Флосси родилась дочь Анна, будущая мать Филиппа. Подобно Флосси, Анна была очень красива, но, как говорили, одержима демонами. Когда Филиппу было девятнадцать, она покончила с собой ужасным, безобразным способом — выбросилась с верхнего этажа дома номер один по Пятой авеню.

Подобные трагедии люди клянутся никогда не забывать, но мозг, защищаясь, стирает из памяти наиболее жуткие детали. Инид уже не помнила точных обстоятельств дня, когда умерла Анна, не могла бы она дать отчет и о том, что случилось с Филиппом после смерти матери. Сохранились лишь общие воспоминания — пристрастился к наркотикам, был арестован, провел две недели в тюрьме и несколько месяцев в реабилитационной клинике. Пережитое Филипп описал в романе «Летнее утро», получившем Пулитцеровскую премию, но вместо того, чтобы серьезно заняться литературой, он переметнулся в Голливуд, попавшись на гламурно-денежный крючок.

Сейчас Филипп тоже сел за работу с твердым намерением добить сцену нового сценария «Подружки невесты встречаются вновь», но, напечатав две строчки, раздраженно закрыл ноутбук и пошел в душ, в который раз думая, что разучился писать.

Десять лет назад, в тридцать пять, у него было все, чего может желать человек: Пулитцеровская премия, «Оскар» за лучший сценарий, деньги и безупречная репутация. Но постепенно великолепное здание его триумфа покрылось сеткой мелких трещин: прокат не оправдал ожиданий, возникли дрязги с молодыми продюсерами и в двух проектах его даже заменили другим сценаристом. Какое-то время Филипп убеждал себя, будто ничего страшного не происходит, в любом бизнесе бывают подъемы и спады, но широкая денежная река, в которой он привык купаться, превратилась в тоненький ручеек. Он не решался признаться в этом Нини, боясь потревожить и огорчить любимую тетушку. Намыливая голову, Филипп в который раз обдумывал создавшуюся ситуацию, внушая себе, что причин для волнения нет — с хорошим проектом и чуточкой везения он снова станет хозяином положения.

Через несколько минут Филипп вошел в лифт, приглаживая влажные волосы. Занятый своими мыслями, он невольно вздрогнул, когда на девятом этаже двери открылись и послышался до боли знакомый серебристый голос.

— Филипп! — В лифт вошла Шиффер Даймонд и, словно они расстались вчера, продолжила: — Глазам не верю! Мальчик, ты по-прежнему живешь в этом паршивом доме?

Филипп фыркнул.

— Инид говорила, что ты вернулась. — Он легко подхватил их прежний непринужденный тон. — Вот и встретились.