— Бать, — снова сказали из коридора таким же почти спокойным голосом. Напряжение в нем было, но только внутри. — Это свой.

Майор уперся в выглянувшего из-за изгиба стены прицелом «стечкина» и, только достоверно опознав его, поднял ствол выше. Это был прапорщик с первого этажа, не его батальона, но все равно свой. И не побоявшийся прийти.

— Что здесь, товарищ майор?

— Погодь…

Сивый оскалился на прапорщика так, как минутой раньше оскалился на собственного сына: времени было все равно мало. «Това…» — снова и снова сказали в трубку. Кричать и командовать там уже перестали, — теперь был слышен только топот. Батальон рвался к оружию.

— Это не учебная тревога, — сказал он в выложенную из точечек розетку микрофона на сотовом, когда дежурный доложил исполнение. — Повторяю, не учебная. Теперь дублируй меня. Тревогу по бригаде, по всей. План «Синий». Тревогу по ВМБ.

— Товарищ майор, — чуть растерянно произнес голос лейтенанта. — Я не могу.

— Сейчас семь тридцать три. Через семь минут хоть кто-нибудь в бригаде должен быть готов начать стрелять в тех, кто выбьет ваши ворота. Как это ты «не можешь», меня не волнует. Тревога не учебная. Посыльных по домам к офицерам отправлять запрещаю: все только телефонами. И…

Майор посмотрел в бледные в свете раскачивающегося все сильнее уличного фонаря лица людей — сына, жены, прапорщика-тыловика снизу.

— И осторожнее сам, — закончил он. — Только что убита семья Панченко. Я отбился чудом. Есть мнение, что это «Бранденбург». Ждите.

Лейтенант, при всей его зелености, дураком не был. Не был дураком, слава Богу, и Ромка, не сказавший ни слова. Жена и прапорщик не поняли, ну и хрен с ними. Была надежда, что он все-таки мог успеть. Лейтенанту не нужно было подтверждений, чтобы начать исполнять команду подобного типа: за последние 15 лет офицеры морской пехоты России должны были привыкнуть к тому, что такая команда может прозвучать. Если бы позвонивший воскресным утром командир 879-го десантно-штурмового батальона приказал дежурному выдвигаться на Кремль или хотя бы на мэрию — дело было бы иначе. Но он не приказал. Прикладной реализм тоже пока что никто не отменил.

В трубке грохотало звуком топочущих ног, повелительно орало на разные голоса и взвякивало железом. Лейтенант снова выдавал одну команду за другой: этот парень знал, что делать. Других майор, впрочем, у себя не держал.

— Ствол.

Сын без колебаний протянул ему легкую «Зброевку» рукоятью вперед и получил в обмен «Глок». «Зброевку» майор отдал прапору, — теперь обойдется он. Ну что, еще минута?

— Исполнено, — доложил лейтенант.

— Молодцом.

— Бать, — снова сказал сын сбоку. — Сеть.

Майор вскинул голову, не поняв.

— Городская сеть — до кучи…

Сын протянул телефонную трубку — обычную, соединенную с аппаратом вечно заплетающимся в колечки витым шнуром. Трубка была еще теплой от его последнего выдоха, но ни одного звука в ней не было. Не было даже треска статики — только мертвая тишина. Ощущение опасности, чуть схлынувшее, как и положено, после результативной стрельбы на поражение и нормального голоса в радиоточке, подступило снова. Подошедшее к самым губам, оно мешало даже просто нормально дышать. Каждый вдох приходилось загонять в себя с силой, — как тому поляку, умершему на пороге его дома.

— Дежурный старший матрос Аланов.

Голос у матроса был уже другим: до него начинало доходить происходящее.

— Бригаду.

Эта связь еще была жива и со стороны сотового ретранслятора, и на уровне проводных телефонных сетей, связывающих отдельные подразделения бригады. Кто бы ни пришел в город, сделать все и сразу он не мог.

— Майор Сивый, — снова представился он, когда дежурный штабной офицер отозвался напряженным, полностью «боеготовым» голосом. — Да, я приказал. Ответственность беру на себя. Бригаду — всю. С техникой. Да, отвечаю… Жду.

Ткнув в светящуюся красной пиктограммой клавишу сотового телефона, майор отключился. Теперь у него снова была минута, чтобы оглядеть своих.

Приказав поднимать бригаду по тревоге через голову ее непосредственного командира, комбат-879 вполне понимал, что очень здорово рискует. Но риск в отношении неполучения второй звездочки на погоны (а то и лишения первой) — он есть всегда. Если его решение будет признано неверным или даже прямо преступным, это будет печальный итог полутора десятков лет службы. В этой бригаде он командовал ротой, и в ней же, когда она была еще полком, воевал его дед. Но если есть хоть какая-то вероятность того, что Балтийск может разделить судьбу Буденновска, Кизляра или даже Нальчика, где ветераны Чечни сумели отбиться, то размышлять о таком бессмысленно. Тогда принятое им решение было единственно верным. Но все равно — странно… Почему поляк?

— Прапор, — сказал Сивый, едва справившись с забившей рот слюной. — Ты как стреляешь?

— Ну… — начал было тот, но, увидев в чуточку посветлевшем уже луче из окна глаза майора, осекся и закончил честно: — Паршиво, чего уж там…

— Тогда тебе за руль. Мать, — он повернулся к жене, — у тебя три минуты, пока мне не перезвонят. В сумку — документы, теплую одежду, деньги. Прапор, ты бездетный вроде?

— Дочка выросла, в Калининграде учится. В общаге там живет…

— Тебе тоже три минуты. Встречаемся в подъезде. Бери свою бабу и не давай ей орать. Если мы не встречаемся внизу — вы не едете. Тогда запирай ее и старайся добраться до своей части сам. Короткими перебежками. Пошел.

— А…

— Туповат ты, прапорщик.

Майор перекосился, сморщившись, как от зубной боли. Прав он все-таки или нет? Телефон молчал. На снова пригасшем экранчике было 7:42.

— В городе убивают старших офицеров. Подготовленные группы. Послушай вон туда вот…

Он указал за посеревшее окно, и все повернулись к нему, как по команде, — даже уже вернувшаяся с первой сумкой жена. За окном выло сиреной, где-то далеко, за многими кварталами. «Скорая помощь» узнавалась безошибочно, — для нее мэрия закупила корейские машины, и звук их сирен был для Балтийска уникальным. Может, совпадение, а может, и симптомчик, вроде умершей городской телефонной сети.

Именно на этой мысли телефон, сжатый в правой руке Сивого, затрясся и выдал трель культовой мелодии:

«Ноль шесть ноль семнадцать, —

Так будем мы теперь называться…»[1]

— Да!

— Сумеешь до площади Балтийской Славы добраться? — без всякого предисловия спросил тот же дежурный офицер, который говорил с ним несколько минут назад.

— Нет. Лучше на выходе к Комсигалу.

— Тогда 20 минут.