множество детей от разных жён, но никому из них не дарил особого внимания. Когда же наследнику престола настало время выбирать себе первую жену, и он обратил внимание на Нефертити, Эйе обрадовался, решив, что через неё он сможет влиять на фараона. Но не тут-то было. Госпожа Нежности дала корректный, но твёрдый отпор отцу, заявив, что не только не позволит другим вмешиваться в поступки своего Царственного Супруга, но и сама не станет этого делать. Раздосадованный Эйе вынужден был отступить и со стороны наблюдать за жизнью дочери и её мужа. Прошло время, и Царский Конюший вошёл в доверие к Эхнатону другим путём: фараон увидел в нём преданного соратника и друга. Эйе узнал, с какой любовью царская чета относится друг к другу и к детям, каким вниманием и заботой они окружают слуг и младших жён. Большая заслуга в этом принадлежала его дочери, которую Эйе стал считать эталоном матери и жены. И он ни за что на свете не хотел разочароваться в единственной женщине, которую уважал.

Но ведь уничтожив Эхнатона с помощью Пинхази и при поддержке Тий, Эйе тем самым разрушит жизнь Нефертити. Волновало ли это его? Нет. Нисколько! Что значит личное счастье какой-то женщины по сравнению с нежданной возможностью возвыситься над смертными, стать богоподобным, водрузив на свою голову Красный и Белый Венцы15 Египта.

ДЕНЬ ПРАЗДНОВАНИЯ ДВЕНАДЦАТИЛЕТИЯ ЦАРСТВОВАНИЯ ФАРАОНА ЭХНАТОНА. ЗИМНИЙ СЕЗОН ПЕРЕТ.

Эхнатон проснулся очень рано, но не спешил вставать. Тело его неподвижно выделялось под покрывалом, а мозг лихорадочно работал. Фараон думал о судьбе своей страны и вспоминал один эпизод из собственного прошлого.

Египет — великая, многострадальная земля. Несколько тысячелетий её цари владели процветающей территорией в северо-восточной части Африканского материка. При поддержке множества богов, возглавляемых Ра, они в утомительных походах завоёвывали Синай и Палестину, а в результате тяжких войн покидали их. Они поднимались вверх по Великой Реке16, преодолевали её бурные пороги и вторгались в пределы Нубийских Царств. Грабили их богатые золотом и драгоценностями города, располагали гарнизоны, но, даже уходя оставляли там отголоски своей культуры и обычаев.

В худшие годы территория, подвластная фараонам, сжималась до размеров Фиванского нома17. Именно таким было положение египтян в начале XVI века до Рождества Христова, когда Яхмос и Тутмос взошли на трон в Фивах. Они изгнали азиатских завоевателей гиксосов из северных районов и, основав XVIII династию, стали править объединённой страной из родного города.

Эхнатон был одним из потомков этих царей — освободителей. Когда умер его отец, Аменхотеп III, соправителем которого он являлся несколько лет и жрецы затянули древнюю молитву: «И ястреб улетел на небеса, и вот уже другой на его месте», Аменхотеп IV почувствовал, что на его плечи лёг тяжкий груз. Ещё будучи совсем юным он начал задумываться о своей роли в жизни подданных. Что он может им дать? Что должен для них сделать? И другой, более обширный, скорее риторический вопрос: Для чего он родился?

Сейчас, по прошествии более десяти лет, Эхнатон отчётливо помнил каждую минуту того дня, в который он нашёл ответы на мучившие его вопросы. Тогда он отправился в святилище своего отца в одиночестве, искренне надеясь, что дух великого предка поможет ему.

Вход в величественный храм, залитый солнцем, охраняли две колоссальные статуи Аменхотепа III. Жители небольшого поселения, возникшего благодаря этому святилищу, сонно копошились у его подножия. Как только фараон подъехал, храмовые служки быстро очистили все помещения Святого дома. Лешон18 распростёрся на каменном полу в ожидании приближающегося Царя и поцеловал его сандалии, когда тот остановился перед вратами.

Холодный пол не отозвался эхом под босыми ногами Аменхотепа, когда он вошёл под своды храма. Факелы и лампады не горели, и священную тьму разбавлял лишь солнечный свет, падавший из высоко расположенных оконных проёмов и проникавший через распахнутые врата. Умиротворенный, с распахнутым сердцем, Аменхотеп вошёл в Великое Место19. Но, к удивлению наблюдавшего за ним лешона, быстрым шагом вернулся ко входу.

— Почему в Великом Месте находится человек?

— В Великом Месте находится смертный? — перепуганный слуга не нашёл ничего лучшего, как переспросить.

— Ты подумал, что у меня плохие глаза? — голос Фараона гневно повысился. — Иди и выгони его!

Лешон, пятясь, отполз от царя, подскочил и, еле сдерживаясь, чтобы не побежать направился в святое место. Вернулся он очень быстро.

— Человек не уходит…

— Что?! — удивлению Аменхотепа не было предела. — Да как он смеет? Пойди, узнай его имя. Мне стало интересно, кто в моей стране настолько безрассуден, что может ослушаться меня…

— …Или смел? — сам себя спросил Фараон, оставшись один.

— Владыка познания человеческого20 желает знать, кто ты! — спросил выбитый из колеи лешон у человека в тёмном плаще.

— Если он Владыка познания, то почему спрашивает? Разве ему это неведомо? Скажи ему, что я его жду. Пусть придёт.

Лешон съёжился от страха. Разве он посмеет передать своему повелителю такие дерзкие слова? Но, поняв, что выбора у него нет, он вернулся к царю и в точности пересказал ему разговор с незнакомцем. Зажмурившись в ожидании гнева почитаемого им Бога Прекрасного лешон замер. А когда осмелился открыть глаза увидел, что фараон уже входит в Великое Место. Он сел, скрестив ноги. И задумался. В те минуты — или часы? — пока Аменхотеп IV беседовал со странным человеком, лешон молился за него и мечтал следовать за фараоном всюду пока обновлены его ноздри жизнью21, не предавать ни в горе, ни в радости и, если потребуется, стать для него опорой и поддержкой в любом деле.

— О, Великий Амон-Ра, — шептал он. — Почитаю и славлю твоё имя! Не оставь своего сына Аменхотепа IV, ведь он достоин тебя. Подобный богам, он смирил свой гнев и поступил, как простой смертный. Он мог бы послать кого-нибудь и выгнать того, кто нарушил закон, войдя в божье место, но он сам пошёл к нему. На такое способен только Великий Человек!

Оказавшись в слабо освещённой комнате, Аменхотеп первым делом, не обращая внимания на пришельца, подошёл к ковчегу, хранящему изображение его отца, по традиции обожествлённого при жизни, погладил и поцеловал его. Только после этого он обратился к тому, кто наблюдал за ним из тёмного угла.

— Кто ты?

Глаза таинственного пришельца сверкнули. Его лица молодой царь не мог разглядеть, мешал край покрывала, которым он был полностью укутан. Даже рост незнакомца Аменхотеп не мог определить, тот не прислонялся к стене, и его тень казалась продолжением его существа.