– Будь ты нормальным человеком, дал бы поспать! – пробурчала мама.

– Будь я нормальным человеком, сам бы тебя усыпил, – парировал я.

– Господи, моя голова… – Она вздохнула.

– Знаешь, вообще, по утрам голова сама по себе болеть не должна. – Я принес маме стакан воды и адвила. Ей не помешает.

Я оглядел кофейный столик – или, точнее сказать, кладбище лекарственных пузырьков и бутылок из‑под вина, в которое он превратился.

– Ты уверена, что стоить запивать алкоголем все то, что прописывает тебе доктор Дилер? – спросил я маму.

– Его зовут доктор Вилер, и, может, профессионалы как‑нибудь без тебя разберутся? – сказала она и приняла адвил. – Все эти наклейки с предупреждениями – для дилетантов.

За последние несколько лет отношения с врачом у мамы сложились весьма нездоровые. Нездоровые, потому что мне частенько кажется, что она возомнила, будто с ним встречается. Она реально просто выдумывает себе болезни, чтобы к нему сходить, и уверена, что, если не позвонит ему раз в неделю, он будет волноваться.

Впрочем, будь у меня пациентка, которая принимает таблеток больше, чем Джуди Гарленд и Мэрилин Монро вместе взятые, я бы тоже волновался. Но вряд ли мама такое волнение имеет в виду.

– Катись в школу, – сказала она, зарываясь лицом в подушку. – И если я буду спать, когда ты вернешься, только попробуй снова сунуть мой палец в миску с водой!

Я собрал школьные принадлежности и направился к двери.

– Пока! – крикнул я ей на прощание. – Я тоже тебя люблю!

Дедушка оставил мне «Корвейр» 1973 года с откидным верхом. Звучит круто, но на самом деле это консервная банка как она есть. И поскольку машина – самый стрессовый механизм на свете, а дедушка умер от сердечного приступа, можно смело сказать, что он завещал мне орудие собственного убийства.

Она в упор не заводится, если ключ не в зажигании, левое пассажирское окно закрыто, а радио не настроено на станцию испанской классической музыки. Не спрашивайте, сколько времени я высчитывал эту комбинацию. Если же она не заведется даже так, то обычно нужно долбануть по бардачку или хорошенько пнуть сзади.

Сосед из дома напротив совершенно точно каждый день выходит за утренней газетой именно в это время, чтобы посмотреть на мои мучения. А сам, урод конченый, разъезжает на «мерседесе».

Единственный плюс Кловера – никто никогда никуда не опаздывает. Откуда угодно докуда захочешь можно успеть за пять минут на машине, а от одного конца города до другого можно дойти пешком за час. К несчастью, это еще и значит, что на парковку для учеников все приезжают одновременно.

Бр‑р. Парковка для учеников. При всем уважении к нашим ветеранам, я еще не слышал истории, от которой меня трясло бы так же, как от воспоминаний об этой парковке. Большинство местных подростков‑водителей не успели прожить еще и десятка лет, вытирая себе задницы самостоятельно, а им там выдают ключи к машинам, способным за секунды прикончить кучу народа.

На парковке для учеников правил дорожного движения не существует. Каждый сам за себя.

Поворотники? Не надо, дар ясновидения поможет мне угадать, куда ты едешь. Ограничение скорости? Да зачем, пешеходы сами должны слышать тебя уже на подъезде. Красная зона? Не волнуйся, девушка из команды по волейболу, красный цвет значит, что эту зону забронировали специально для тебя! Парковочное место? Бери свое! Бери мое! Бери сколько хочешь! Все для тебя и твоей «тойоты‑королла»!

И, будто этого каждодневного поля битвы мало, выжившие попадают внутрь, в среду еще более опасную. В старшую школу, гениальную идею общества согнать всю зеленую, половозрелую и агрессивную молодежь в одно место, чтобы они затравили и морально запугали друг друга на всю оставшуюся жизнь. Молодец, общество! Верх изобретательности.

Если не думать об этом, между школой и тюрьмой не такая уж большая разница. И то, и другое работает на деньги налогоплательщиков. Никто не хочет туда попасть. Места всегда не хватает. Во дворе можно найти себе приятелей. Если прирежешь кого‑нибудь заточкой, погрозят пальцем.

Из тюрьмы хотя бы могут пораньше выпустить за хорошее поведение. Кто знает, если бы можно было закончить школу раньше времени, я бы, может, даже почаще следил за языком. Вряд ли сверстникам очень нравится, что я зову их стадом, когда иду мимо. Но что я могу поделать, если это правда? Пошли вон с дороги, тащитесь, как черепаха на костылях!

К счастью, из окопов я в этот день выбрался живым (окопами я называю коридоры, потому что если послеобеденный запах в день буррито – это не газовая атака, то я не знаю тогда, что это такое) и невредимым вошел в класс. К несчастью, это был класс продвинутой алгебры.

Учитель алгебры, который непонятно с чего кашляет каждые двадцать секунд и, я подозреваю, на выходных играет в Барби, написал на доске уравнение:

– Эй, эй, погодите, – не удержался я. – Что за i такое?

– Это мнимое число, – ответил он. – Воображаемое.

– У нас теперь еще и воображаемые числа есть? – не поверил я. – Что на следующем уроке будем проходить, единорогов?

Не поймите превратно, я прилежный ученик. Если я не понимаю какой‑нибудь предмет, я остаюсь после уроков и учу все, что надо. С учетом этого, полагаю, я имею полное право спросить: «Что, блин, вообще такое эта продвинутая алгебра?».

Я знаю, что нам нужно соревноваться с Китаем и Японией, но еще нам нужно соревноваться с Ираном, и я что‑то не вижу, чтобы мы учились добывать нефть и мастерить ядерное оружие (хотя я бы с таких уроков не вылезал!).

Больше всего меня убивает, что в этот мир мы отправляем детей, не умеющих обращаться с чековой книжкой, не знающих, как взять кредит, неспособных даже толком составить себе резюме, но при этом решение квадратных уравнений каждому в жизни обязательно пригодится?

Я, конечно, понимаю, почему в уравнении x – 3 = 19 полезно знать, что x = 22. Могу даже согласиться: не вредно также знать, что x = 7 и y = 8 в уравнении типа 9x – 6y = 15. Но серьезно, неужели нам всем так обязательно уметь упрощать вот такое: (x – 3)(x – 3i)?

А самое смешное в том, что, если человек этого не умеет, продолжить обучаться дальше ему не дадут. Ученик из Калифорнии никогда не поступит в колледж, если не сдаст продвинутую алгебру в школе. Будущий психолог не станет психологом, будущий юрист не станет юристом, а я не стану журналистом, если мы все не выучим основы инженерии.

Да, разумеется, инженеры и ученые эту муть пишут каждый день, и я ими восхищаюсь! Но они не высиживают годами уроки по истории искусств, потому что ученому или инженеру незачем знать, что «Призрак оперы» – самый продолжительный мюзикл в истории Бродвея. Уловили мысль?