Маша (1964, эстонка, не замужем, высшее, музыковед) подавала гостям крошечные чашечки со сладким рисом. Гости приезжали из разных концов Москвы, иногда и из других городов. Они знакомились, разговаривали, тихо пели под аккомпанемент колокольчиков и барабанчиков. Коньков наблюдал, ел рис, блаженствовал и старался не думать о работе. У кришнаитов было хорошо, некоторые другие группы, за которыми следил КГБ, были гораздо неприятнее.

Глава 2

Культовый писатель Воянинов

Не все, за кем наблюдал КГБ были такими симпатичными, как, например, спиритисты из кружка Дарьи Анатольевны или кропоткинские кришнаиты. Однажды Конькова отправили поглядеть на культового писателя Воянинова – его знаменитый семинар собирался в подвальном помещении Музея Маяковского. Большая комната с низким потолком и голыми стенами была заставлена стульями, на которых разместилось человек сто постоянных поклонников Воянинова и ещё человек двадцать приглашённых, включая Конькова и сидевшего поодаль от него Андрея Андреевича Жука – бывшего начальника Конькова. Андрей Андреевич был одет в мешковатый потёртый плащ и напоминал скорее водопроводчика, чем майора КГБ.

За небольшим столом, стоящим перед аудиторией, тесно сидела вояниновская свита – его ближайшие ученики. Сбоку от стола на отдельно стоящем стульчике примостился сам Воянинов.

Он сидел, полуотвернувшись от окружающих, как будто происходящее не имело к нему отношения. Воянинов был пожилым человеком, но в его внешности оставалось что-то мальчишеское и обезьянье. Его глаза могли бы показаться оживлёнными, если бы не его манера их утомлённо прикрывать. Его лицо было обтянуто тонкой, как бумага, кожей. На фоне серо-голубой щетины, которой обросли его челюсти, выделялись подвижные и влажные губы.

Ближе всех к нему сидел его ученик, хмурый бородатый мужчина с бритым, напоминающим колено черепом, за ним – бледная девушка в чёрном платье с крашенными густым кровавым мазком губами, за ней похожий на усталого садиста человек в жёлтых очках, и дальше всех – длинноволосый полуюноша с женственной фигурой и вдохновенно-пророческим взглядом.

Трагическая девушка всегда одевалась в чёрное по случаю неминуемого конца мира. Она была актрисой, то есть снималась в коротких любительских фильмах, в которых изображала крайне бледную, но симпатичную будущую гибель человечества или кровавую, но соблазнительную грядущую Революцию.

Несмотря на влияние Воянинова, она оставалась хорошей девушкой: сентиментальной, начитанной – и до сих пор спала в обнимку с большим плюшевым зайцем. Когда-то Воянинов поразил её тем, что смотрел на неё с минуту нагло и не мигая. От этого взгляда ей было тошно, страшно и стыдно.

– На тебе печать Диониса, – сообщил ей Воянинов. – Рычи, беснуйся и стань бесстыдной богиней.

Несмотря на преклонение перед ним, она так и не научилась по-настоящему рычать и бесноваться, и прошло немало времени, прежде чем она смогла перебороть в себе стыд.

Длинноволосый молодой человек, который и познакомил её с Вояниновым, был изгнан из института за отвращение к любому систематическому образованию. Он позиционировал себя одновременно как философа, фашиста, старообрядца, сатаниста и коммуниста. Проклятием его жизни являлся его чрезмерно округлый и женственный зад, надолго предопределивший подчёркнуто бунтарское направление философии своего хозяина.

Старшему лейтенанту Конькову на воянинском семинаре было зябко, как будто рядом находился гроб. В подвале пахло сырым цементом. «Хоть бы они какое-нибудь растение здесь поставили», – думал он.

Он начал рассматривать присутствующих и заметил сначала знаменитого режиссёра, потом известного артиста, потом знакомого профессора консерватории, пришедшего с молодой женой.

Семинар начал мужчина с бритым черепом.

– Воянинов – величайший из ныне живущих писателей, – сказал он, с неодобрением поглядывая на присутствующих. – Говорить о нём – то же, что говорить о Достоевском или о Шекспире. Вообразите, что перед вами сидит Достоевский или, допустим Гомер. Вот так же просто рядом с нами сидит грандиозный Воянинов. Сейчас он прочтёт нам несколько своих рассказов.

Прежде чем начать чтение, Воянинов с минуту смотрел вверх и беззвучно шевелил губами. Казалось, он беседует с ему одному видимой ползущей по потолку мухой.

Его творческий метод состоял в том, чтобы соединять что-нибудь живое и красивое: цветок, ребёнка, девушку – с чем-нибудь отвратительным или мёртвым и писать об этом как об обычном деле.

Стоит, допустим, кухонный стол. На столе стакан чая, тарелка с варёными яйцами и газета. За столом сидит человек, пьёт чай, ест яйцо и читает газету. Чего, казалось бы, проще, но у Воянинова вскоре оказывается, что у человека отсутствует половина головы и его мозг кишит, например, маленькими носорогами. Яйцо оказывается глазным яблоком соседа по лестничной клетке, а газетная статья, которую читает человек, описывает детский утренник, на котором дети душат Деда Мороза. Благодаря такому методу у Воянинова сами собой сочинились многочисленные произведения, в которых желающие отыскивали невероятные художественные глубины.

Первый рассказ, прочитанный Вояниновым, был о трупе учителя музыки, играющем на скрипке.

Героями второго были молодожёны, откусившие друг у друга носы.

Затем Воянинов представил начало нового романа, нечто совершенно гениальное о поедании окровавленных бинтов хирургом-кардиологом.

Зрители смиренно внимали живому классику. Кто-то кашлянул, кто-то еле слышно вздохнул, но один негодник, забывшись, зашелестел конфетной бумажкой. Трагическая девушка одарила негодяя, жрущего сладости посреди агонизирующей Вселенной, таким взглядом, что бедняга чуть не подавился.

Когда Воянинов покончил с литературой, публике разрешили задать ему вопросы.

– Над чем вы сейчас работаете? – почтительно спросили его из зала.

– В последнее время меня интригует психология ужаса, – зашлёпал мокрыми губами Воянинов. – Страх и стыд заставляют людей тесниться на небольшом островке, который обыватели считают реальностью. Но мы, посвящённые, – аргонавты, странствующие по океанам Ужаса. Страх только раздувает паруса наших кораблей. Мы радуемся и своей и чужой боли, и трупы приветливо улыбаются нам.

Он приподнялся со своего стульчика и обвёл глазами аудиторию.

– Им нечего с нами делить, – объяснил он, понизив голос до интимного шёпота, – ведь мы готовы питать их своей плотью добровольно.

В его доверительном тоне было нечто тошнотворное.

– Райское яблоко было слишком примитивно в своей целостности, поэтому его полагается часто… надкусывать, – сообщил он, причмокивая. – Первую Вавилонскую башню строили из кирпичей. Но её необходимо было воздвигать из трупов самих строителей. Настоящая магия требует крови, – продолжал он. – В стране мёртвых новая Вавилонская башня давно построена. Это чёрный маяк, свет которого ослепляет посильнее солнца.

Он ухмыльнулся и почесал лоб. Его губы отлипали одна от другой медленно, будто сквозь них что-то протискивалось наружу.

– Ужасу нужно будет сгуститься для того, чтобы он стал императивом. Посвящённым он предстаёт бездной, на дне которой пространство сжато настолько, что трескаются рёбра. Профану ужас явится в личине демона, высасывающего из человека обывательщину так,