была лишь мимолётной странницей у его внушительной ватерлинии. И здоровенный золотой собор сзади, тоже тускло горящий в полупокрове белой ночи. Я только сейчас почувствовала, что они разговаривают — корабль и собор. Они были равны и одинаково независимы и выше всего человеческого, хотя для человека якобы созданы. И одного фрегата было более чем достаточно, а тут они вместе с собором и пьянящим свежим воздухом с тонким привкусом соли и смутным запахом папиросочного табака вовсе погребли меня под своей тускло мерцающей независимостью. В какой-то момент я вдруг почувствовала себя, как вусмерть пьяный кутила, которому разжимают непослушные, сведённые вином челюсти, чтобы влить туда ещё один бокал.

В пяти шагах от меня на тротуаре стоял мужчина. Я не обращала внимания на него, как и он — на меня; очевидно, здесь было само собой разумеющимся стоять под моросящим дождём и таращиться с глупым видом на мачты «Мира». Кроме того, его фигура была полускрыта сумерками и не имела настолько чётких очертаний, чтобы его присутствие делалось ощутимым. Но в какой-то момент проезжающий мимо грузовик окатил нас светом фар, и на несколько секунд вся набережная вокруг — и мы с незнакомым мужчиной — сделалась вдруг яркой и чёткой, и люди, вынырнув из уютного интимного полумрака, тоже стали чёткими и материальными.

Тут я поняла, что мужчина рядом со мной курил — это от него пахло крепким папиросочным табаком. Причём курил уже минут десять, что для обычной полусумрачной моросящей набережной довольно долго, а для Питера, наверное, абсолютно нормально. Когда нас безапелляционно облило фарами, он посмотрел на меня — а я на него.

Тогда он сказал:

— Вам скучно.

Я вздрогнула, не сразу поняв, что этот обращённый ко мне звук — звук человеческого голоса.

— Н-нет, ничуть, — ответила я, отчего-то с трудом вспомнив, как говорить. С тех пор, как закончился последний этап переговоров, я, оказывается, не произнесла ни слова. Чтобы закрепить достигнутый результат, я продолжила уже твёрже: — Очень красивый фрегат. — И добавила уж совершенно непонятно зачем, словно оправдываясь за своё поведение: — У меня сегодня день рожденья.

— Вы хотите подняться на борт? — спросил мужчина, понимающе кивнув. Он сделал это так спокойно, словно предлагал перевести меня на другую сторону улицы. Я посмотрела на белеющий из-под воды борт красавца-корабля и не поверила, что расслышала незнакомца.

— На него разве можно подниматься? — всё же спросила я машинально.

— Можно, если я вас проведу, — сказал он.

— Вы там служите?

— Я? — переспросил незнакомец и затянулся, задумчиво глядя на меня сквозь полумрак. — Нет, я знаю боцмана. Он там сейчас дежурит. Внутрь он вас, конечно, не пустит, но на палубу подняться разрешит.

Тут я посмотрела на мужчину такими глазами, что он молча выбросил недокуренную папиросу и двинулся к причалу.

Вода была чёрной и била с громким плеском о каменную кромку набережной. Уже отсюда, от пристани, её тёмная непроницаемая глубина казалась неизбывной и загадочной, словно манящий на дно своих чёрных тайн сундук Дэйви Джонса. Трап чуть-чуть пошатывался, и когда мы шли по нему, его край ожесточённо скрипнул по борту корабля — казалось, они пытаются растереть друг друга в порошок; но мощная железная палуба «Мира» даже не дрогнула в ответ на толчок застонавшего от набега волны трапа. Корабль был накрепко прикован к берегу, и даже если бы он очень порывался сбежать или на него налетел бы ураган, витые металлические швартовы не дали бы ему двинуться с места.

— Боря! — крикнул мужчина, поднявшись до конца лестницы.

Через какое-то время откуда-то из рубки с освещённым окошком появился худой человек и внимательно посмотрел на моего незнакомца.

— Здорόво, — сказал он. И зачем-то уточнил: — Ты к нам?

Мой незнакомец показал на меня.

— У девушки день рождения, — коротко пояснил он. — Пустишь её на палубу? Она очень хочет корабль посмотреть.

К моему изумлению, боцман меня пустил — только велел никуда без спроса не ходить. Я никуда и не ходила. Спрашивать я боялась, а они двое тут же, встав к борту, увлеклись каким-то разговором вполголоса. Я была счастлива, что про меня забыли. Я осталась с кораблём наедине, и восторг, который я испытала, когда под моей ногой чуть заметно качнулась палуба, оставил мне лишь возможность молча и ошеломлённо рассматривать, задрав кверху голову, устремляющуюся в небо чёрную мачту. Нева здесь напоминала своими мятежными волнами море, и её течение, стремящееся поскорей на запад, туда, где она с ним воссоединялась, казалось, готово было оторвать меня вместе с этой палубой от пристани и унести в открытый океан. Вот-вот упадут вниз туго обвязанные паруса на обрасопленных реях, бушприт хлёстко рассечёт податливую кожу воды, и мы понесёмся навстречу подвигам… И не будет больше ни переговоров, ни протоколов, ни архивных бумаг за пыльным столом перед электрическим светом компьютера. Всё растворится в кильватерной струе, как долгий, тяжёлый, монотонный сон — останется только солёная жизнь и борьба, ради которой человек и создан на свете.

Мужчины перестали разговаривать и с интересом уставились на меня.

— Это мачта, — услужливо пояснил боцман.

Я очнулась и пробормотала:

— Как высоко до грота-рея.

— А сколько их всего, знаете? — с гордостью осведомился боцман.

— Знаю. Пять. — Я успела пересчитать реи на каждой мачте, пока смотрела на фрегат с берега.

Боцман кивнул и слегка повернулся к своему собеседнику, словно бы сразу потерял ко мне интерес. Я, мгновенно перепугавшись, что меня вот-вот изгонят с заветной палубы, сделала к нему шаг.

— А сколько метров высотой эта мачта?

— Сорок девять с половиной от ватерлинии до клотика, — отчеканил боцман с лёгкой гордостью.

— А сколько здесь косых парусов? Каков лавировочный угол? А сколько узлов он может делать при хорошем ветре?..

Мой незнакомец, имени которого я так до сих пор и не знала, чуть заметно улыбнулся в ночном полусумраке, достал ещё одну папиросу, подошёл к фальшборту и закурил, да так и остался там стоять наедине со своей папиросой и подсвеченным экраном телефона. Это дало нам с боцманом возможность как следует обсудить конструкцию корабля и даже прогуляться по палубе от кормы до носа. Когда мы вернулись и я начала уже чувствовать, что поверхностные вопросы подошли к концу, а для доскональных, по самому существу моря, обстановка слишком спонтанная и незваная, мой незнакомец как раз докуривал папиросу и глянул на нас искоса, повернув только голову, а всей остальной позой оставшись в телефоне и в зловещей таинственной забортной бездне.

— Всё посмотрели? — спросил он мягко, без нетерпения или призыва.

Мы с боцманом глянули друг на