Четверть пятого утра. Человек с удовольствием потянулся, разминая затекшие мышцы спины и поясницу, и побрел обратно к столу, за которым работал по ночам вот уже много лет подряд. Надо было собрать заметки, сделанные им за время очередных ночных бдений, вложить закладки в раскрытые тома, использованные для работы, и спрятать все это до следующей ночи в небольшую нишу, которую занимал с разрешения отца приора. Он давно привык к отсутствию левой руки и ловко использовал для прихватов и поддержки культю – и только здесь, да в своей келье, в одиночестве, давал обрубку руки отдохнуть от протеза.

Приоткрыв входную дверь, калека поставил шандал на низкий столик, привычно закрепил на левой руке протез – самый простой, со складным крюком – задул свечи и вышел на широкое каменное крыльцо библиотеки, в прохладу июньского утра. Запер дверь ключом, висевшим на шейном вервии, и неторопливо зашагал по дорожке, посыпанной мелким речным песком.

День обещал быть хлопотным: монастырь на Ясной Гуре принимал гостей и делегатов теологической конференции, проводимой монахами-паулинами два раза в год. На конференцию съехалось около семидесяти ученых богословов и предстоятелей братств монахов не только католической приверженности. Богословские споры проходили, как обычно, вполне корректно, без шумных скандалов.

Вчерашний день работы конференции было решено закончить до торжественного обеда, после которого для всех желающих был намечен осмотр древнего монастыря. Сегодня планировалось короткое собрание предстоятелей монастырей и принятие очередного воззвания ко всем братьям и сестрам во Христе. После чего желающие из числа гостей имели возможность ознакомиться с сокровищами монастырской библиотеки, побродить по великолепному cобору Святого Креста и Рождества Богородицы, посетить сердце монастыря – Капеллу Девы Марии, где хранилась знаменитая на весь мир Ченстоховская икона Божией Матери.

Кроме того, гостям с гордостью и весьма подробными пояснениями показывали фрески Рыцарского зала, где, собственно, и проходили конференции, а также водили в мастерские братьев-паулинов, в госпиталь для больных и страждущих. В более позднее летнее время знакомство с монастырем завершалось прогулками по его знаменитым фруктовым садам. Однако нынче там не было на что полюбоваться: в мае сады уже откипели пенным кружевом цветущих яблонь и вишен.

На колокольне пробило половину пятого, после чего 36 колоколов традиционно отзвонили мелодию гимна, посвященного Деве Марии, и калека заторопился. Свои ночные бдения в библиотеке он, как правило, завершал омовением в специальной купальне для монахов. Трубы, по которым вода из источника поступала в небольшой бассейн, были проложены через вечно горящие кухонные очаги, и поэтому даже самый лютый мороз не мог препятствовать омовению.

Обычно он не спешил и подолгу плескался в чистой воде, бьющей из земных глубин. Но сегодня его наверняка назначат куратором на время осмотра гостями сокровищ библиотеки, и к этому времени надо успеть не только помыться, но и поспать хотя бы несколько часов.

Но, как ни спешил человек с протезом, в купальне он оказался не первым. Обогнув угол арсенала, он услышал резкий скрип двери и увидел яркую полосу света, частично заслоненную силуэтом замершего на крыльце человека в длинной сутане. Столь ранний визит для омовения был для монашеской братии крайне необычен, и человек с протезом невольно остановился и даже прижался к серой шероховатой стене, став совершенно невидимым.

Тем временем выскочивший из купальни человек продолжал неподвижно стоять на крыльце, прислушиваясь к гаснущему колокольному перезвону гимна Девы Марии на колокольне.

Позднее калека и сам затруднялся объяснить, почему он не преодолел расстояние в два-три десятка шагов до купальни и не поприветствовал гостя – в том, что это именно гость, сомнений не было – здешние братья-монахи предпочитали вечерние омовения.

Наконец, неизвестный купальщик легко сбежал с крыльца, и шорох песка от его шагов затих на боковой тропинке, ведущей в сторону корпуса монашеских келий. Шел купальщик хоть и быстро, но часто спотыкался на изгибах тропинки, обрамленной камнями, всякий раз бормоча под нос невнятные ругательства.

Дождавшись, когда незнакомец исчезнет за углом здания, калека в задумчивости вышел из своего укрытия. Он как можно тише открыл дверь и проник внутрь купальни. Здесь все вроде было так, как обычно. Хотя нет – ни одно из сотни полотенец с монастырскими вензелями, ровными рядами вывешенных вдоль одной из стен, не тронуто. Пуста и корзина, предназначенная для использованных полотенец и белья, нуждающегося в стирке. Что же делал тут ночной гость?

Оглядевшись по сторонам, калека приметил непорядок в огромном камине, выстроенном в купальне для тепла и разжигаемом с октября до конца мая. Монахи-истопники, чтобы не дежурить у огня всю ночь, с вечера «заряжали» чудовищное жерло камина саженными бревнами. Вот на одном таком бревне калека и заметил белую дымящуюся тряпку. Выглянув на всякий случай за дверь и прислушавшись – не возвращается ли ранний купальщик, – он длинной кочергой выволок тряпку из камина. А чтобы сразу потушить – вылил на нее шайку воды.

Тряпка оказалась нижней рубашкой, надеваемой монахами в холодное время года под рясу. Рубашка была из тонкой, явно дорогой ткани, посему калека сделал вывод, что носил ее не простой монах. Также стало ясно, отчего ее столь безжалостно бросили в огонь: передняя часть подола была выпачкана кровью. Кровь, видимо, пытались замыть, однако убедившись в тщетности своих усилий, просто бросили в огонь. Причем неудачно: на тлеющий конец только-только разгорающегося бревна попала мокрая часть рубахи.

Немного подумав, калека бросил в огонь одно из полотенец со стены – оно тут же ярко вспыхнуло. Теперь, если незнакомец спохватится и вернется, то увидит в камине обгорелый лоскут и успокоится. Наскоро совершив омовение, калека завернул находку в чистое сухое полотенце и поспешил в свою келью.

Желание хоть несколько часов подремать, разумеется, напрочь исчезло: было о чем поразмыслить. Он не сомневался в том, что стал свидетелем финала чего-то темного и страшного, свершившегося в монастыре. Кто ночью в купальне пытался смыть кровь с рубашки и в конце концов бросил ее в огонь? И чья это была кровь? Эти вопросы вертелись в голове, но ответа на них не было. Калека уже жалел, что не проследил, в какую сторону пошел незнакомец…

Часы на колокольне отзвонили уже шесть часов утра, потом половину седьмого, когда в дверь постучались. Двери в монашеских кельях не запирались изнутри, поэтому калека, возвысив голос, пригласил посетителя зайти.

Вошедший оказался ключником отца приора. Просунув голову в щель приоткрывшейся двери, он передал калеке, что его срочно желает видеть сам предстоятель, аббат Девэ.

В гостевой комнате аббата собрались предстоятели монастырей, прибывшие на конференцию. При виде калеки в простой рясе многие из них удивленно подняли брови, зашептались, но аббат Девэ властно поднял правую руку:

– Братья мои во Христе… Не выражайте удивление, что присутствует на нашем экстренном собрании сей мирянин. Это хранитель нашей библиотеки, не имеющий монашеского звания, но давно живущий среди нас. Много раз брат Тадеуш – так мы привыкли называть его – удивлял меня и других людей остротой ума и ясностью мышления. Я уверен, что именно он может разгадать сию ужасную загадку! С вашего позволения, братья, я посвящу его в подробности.