Вот вам и гостеприимство Среднего Запада. По крайней мере, в Нью-Йорке наши соседи приносили нам печенье, когда мы переезжали оттуда. (Должно быть, печеньки были без глютена.)

– Или можешь спрашивать, если потребуются указания, как добраться до ближайшего секс-шопа, – добавил сосед, которого я уже мысленно прозвала Ворчуном.

Жар вспыхнул на моих щеках – румянец смущения и гнева. Слова вылетели прежде, чем я успела подумать:

– Я просто подожду, пока твоя машина отъедет, и последую за тобой. – Он засмеялся удивленным грубым смехом, но все еще не удостоил меня взглядом. – Приятно познакомиться, – резко добавила я и поспешила обратно через раздвижные стеклянные двери в безопасное пространство дома, где мне, возможно, придется прятаться все лето.

– Лгунья, – услышала я его ворчание, прежде чем успела захлопнуть дверь.

Я не была готова осматривать остальную часть дома, поэтому села за стол и начала писать. Как обычно, пустой лист обвиняюще смотрел на меня, отказываясь заполняться словами и символами, сколько бы я на него ни смотрела.

Есть одна фишка написания текстов в стиле «Долго и счастливо» – чтобы их писать, вы должны и сами верить в счастливые концовки. И что касается меня, я в них верила. Вплоть до дня похорон моего отца.

Мои родители, да и я сама, уже прошли через многое. И почему-то мы всегда выходили из передряг более сильными, чем прежде, с большей любовью друг к другу. Меж нами было больше смеха, чем раньше. Была, правда, короткая разлука, когда я была ребенком, и мама тогда начала чувствовать, что она потеряла саму себя. Она начала подолгу смотреть в окна, как будто могла там увидеть себя живущей полноценной жизнью и понять, что ей нужно делать дальше.

Когда же папа вернулся, у нас на кухне были танцы, объятия и поцелуи в лоб. Там же, на кухне мы держали совет по поводу первого маминого онкологического диагноза, а потом был безумно дорогой праздничный ужин, когда стало ясно, что мама победила рак. Мы ели так, как будто были миллионерами, пили их дорогое вино и мою итальянскую содовую и смеялись так, что пузыри от напитков отдавали в нос. Мы гуляли так, будто медицинский долг за лечение не довлел над нами, как будто мы могли позволить себе тратить деньги впустую. А потом рецидив заболевания и новая жизнь после мастэктомии. Уроки керамики, бальные танцы, йога, марокканская кулинария. Ими мои родители заполняли свою жизнь, полные решимости не оставить себе ни минуты свободного времени. Были и долгие поездки на выходные, чтобы повидаться со мной и Жаком в Нью-Йорке. Во время поездок в метро мама умоляла меня перестать потчевать ее историями о наших тупоголовых соседях Шарин и Карин. Только представьте себе, что эти курицы регулярно подкладывали под нашу дверь информационные брошюры «Плоская Земля». Мама хохотала до упаду, а папа в разговорах с Жаком развенчивал теорию плоской Земли.

Испытание судьбы и счастливое избавление. Новое бедствие и снова счастливый конец. Химиотерапия с положительным исходом. А потом в самый разгар этого счастливого финала маминой болезни мой отец просто исчез.

Я помню, как стояла под сводами храма Епископальной церкви, которую посещали мои отец и мать, среди множества одетых в черное людей, шепчущих бесполезные слова. Я чувствовала себя так, словно ходила во сне, и едва ли была в состоянии вспомнить сборы, поездку в аэропорт и сам полет. Я в миллионный раз за последние три дня напоминала себе, что отца больше нет.

Мама проскользнула в ванную, и я осталась одна, когда увидела ту единственную женщину, которую не смогла узнать. Она была одета в серое платье и кожаные сандалии, а на плечах у нее была вязаная шаль, белые волосы развевались на ветру. Она смотрела прямо на меня.

Через мгновение она рванулась ко мне, и по какой-то причине мой желудок чуть не вывернулся наружу. Как будто мое тело знало, что в этот миг все должно измениться. Присутствие этой незнакомки на папиных похоронах должно было столь же сильно изменить мою жизнь, как и его смерть.

Она нерешительно улыбнулась и остановилась передо мной. От нее пахло ванилью и цитрусовыми.

– Здравствуй, Январия.

Ее голос был хриплым, а пальцы беспокойно перебирали бахрому шали.

– Я так много слышала о тебе.

За ее спиной беззвучно распахнулась дверь ванной и оттуда вышла мама. Она резко остановилась, застыв с незнакомым для меня выражением лица. «Что это, ужас? Мама узнала ее?»

Может быть, она не хотела, чтобы я с ней разговаривала? Что это значит?

– Я старый друг твоего отца, – сказала женщина. – Он очень много значил для меня. Я знала его почти всю свою жизнь. Довольно долго мы были неразлучны, и… он так много рассказывал о тебе.

Она попыталась засмеяться, но получилось жалкое подобие легкого смеха.

– Прости, – сказала она хрипло. – Я обещала, что не буду плакать, но…

Я чувствовала себя так, словно меня выкинули из окна и падение все не заканчивалось.

Старый друг. Вот что она сказала. Не любовница. Но я-то догадалась, судя по тому, как она плакала – полная копия маминых слез во время похорон. Я поняла это и по выражению ее лица. Точно такую же маску я видела на своем собственном лице сегодня утром, когда накладывала консилер под глаза. Да, смерть отца непоправимо сломила и ее.

Она выудила конверт из своего кармана. На конверте было нацарапано мое имя, а сверху лежал ключ. С ключа свисала табличка с адресом, написанным тем же аккуратным почерком, что и подпись на конверте. Почерк папы.

– Он хотел, чтобы это было у тебя, – сказала она. – Это твое.

Она сунула конверт мне прямо в ладонь, замерев на секунду.

– Это прекрасный дом, прямо на озере Мичиган, – выпалила она. – Тебе понравится. Он всегда говорил, что когда-нибудь этот дом станет твоим. А письмо это на твой день рождения. Ты можешь открыть его в день рождения или… когда захочешь.

Ха, мой день рождения! Мой день рождения будет только через семь месяцев, и на нем папы уже не будет. Мой отец ушел насовсем.

Мама позади женщины вдруг обрела способность двигаться и шагнула к нам с убийственным выражением лица.

– Соня, – прошипела она.

А потом я узнала и все остальное. Оказалось, это только я была в неведении, мама вовсе нет.

Я закрыла вордовский документ, как будто щелчок по маленькому крестику в углу мог отключить и мои воспоминания. Чтобы отвлечься, я пролистала свой почтовый ящик до последнего письма от моего литературного агента Ани.

Письмо пришло два дня назад, еще до моего отъезда из Нью-Йорка, и я все еще находила самые нелепые причины отложить его чтение: упаковывала вещи, относила их в хранилище, была в дороге. Все это время я старалась пить как можно больше воды. Голодная, я размышляла о том, что словами вроде «пишу» изобилуют все самые устрашающие цитаты.