– Да мне все равно давно пора к себе, девчонки волнуются, – сказала я, хотя мне очень не хотелось уходить. – Спасибо тебе за… – Начать-то я фразу начала, да вот закончить не знала как, а потому она повисла в воздухе.

Ты сжал мои пальцы:

– А тебе спасибо за то, что превратила этот день в нечто большее. Люси. Ты знаешь, что «люс» по-испански – «свет»? – Ты ждал ответа, и я кивнула. – В общем, спасибо тебе за то, что наполнила светом этот мрачный день.

В слова ты вкладывал чувство, которое я выразить не смогла.

– Ты сделал то же самое для меня, – ответила я. – Спасибо тебе.

Мы снова поцеловались. Как все-таки нелегко было мне оторваться от тебя. Как нелегко было уходить.

– Я тебе позвоню, – сказал ты. – Найду твой номер в телефонной книге и позвоню. Прости, что не успел покормить.

– Береги себя, – сказала я. – В другой раз поедим начос.

– Мысль неплохая, – отозвался ты.

И я ушла, размышляя: бывает ли так, чтобы один из самых страшных дней в жизни содержал крупицу счастья?

Ты действительно позвонил через несколько часов, но разговор пошел совсем не так, как я ожидала. Ты сказал, что тебе очень жаль – очень, очень, – но вы со Стефани снова будете вместе. Пропал без вести ее старший брат, он работал во Всемирном торговом центре, и теперь ей без тебя никак. Ты надеялся, что я все пойму, и снова поблагодарил за то, что осветила столь страшный день. Сказал, что время, проведенное со мной, очень много значит для тебя. И еще раз извинился.

Не стоило так переживать, но я была раздавлена. Весь первый семестр я с тобой не разговаривала. Да и второй, весенний, тоже. На семинарах Крамера пересела на другое место, лишь бы не сидеть рядом с тобой. Но всякий раз, когда ты выступал, когда рассуждал о красоте языка и образов Шекспира даже в самых ужасных сценах, я слушала внимательно.

– «Увы! – декламировал ты, – Ручей горячей алой крови, / Как водомет под ветром, то встает, / То падает меж уст окровавленных / Вслед за дыханьем сладостным твоим»[4].

А я только и думала о твоем дыхании, о твоих «устах», о том, как сладостно было мне прижиматься к ним своими.

Я пыталась вычеркнуть из памяти тот день, но это было невозможно. Как можно забыть о случившемся с Нью-Йорком, с Америкой, с людьми в башнях? И как можно было забыть о случившемся между нами? Даже сейчас, когда меня спрашивают: «Ты была в Нью-Йорке, когда рухнули башни?», или: «Где ты была в тот день?», или: «Как все происходило?» – первое, что приходит мне в голову, – это ты.

Бывают такие мгновения, которые меняют траекторию человеческой жизни. Для многих из нас, для тех, кто жил тогда в Нью-Йорке, одиннадцатого сентября настал как раз такой момент. Все, что я делала в тот день, останется для меня чрезвычайно важным, врежется в память, клеймом отпечатается в сердце. Не знаю, почему я встретила тебя в день катастрофы, но точно знаю: именно поэтому ты навсегда станешь частью моей судьбы.

Стоял май, мы только что закончили учебу в университете. Сдали свои головные уборы и мантии, обменяв их на дипломы, заполненные на латыни и украшенные нашими именами – и личным, и вторым, и фамилией. В окружении семьи – матери, отца, моего брата Джейсона, бабушек и дедушек, и дяди в придачу – я прошла в «Ле Монд». Нас усадили рядом с другим семейством, не столь многочисленным, как наше, а именно – с твоим семейством. Ты поднял голову, увидел, как мы рассаживаемся, протянул руку и коснулся моей руки.

– Люси, поздравляю! – воскликнул ты.

Я задрожала. Все эти месяцы, стоило мне представить, как твоя рука касается моей, меня бросало в дрожь. Но я все-таки ухитрилась ответить:

– И я тебя.

– Что собираешься делать? Остаешься в городе?

Я кивнула:

– Устроилась на работу в новую телекомпанию, буду разрабатывать детские программы и передачи.

Я не удержалась и усмехнулась. Целых два месяца я молилась кому только можно, чтобы заполучить это место. Именно о такой работе я мечтала с того самого времени, как рухнули башни-близнецы, после того, как поняла, что хочу нечто большее, чем работу в рекламе. Я хотела, чтобы результаты моего труда перешли к грядущему поколению и повлияли на будущее наших детей.

– Детские передачи? – переспросил ты, и улыбка заиграла на твоих губах. – Типа «Элвин и бурундуки», да? Где такие дурацкие голоса?

– Не совсем, – засмеялась я; мне очень хотелось признаться, что именно наш с тобой разговор привел меня к этой мысли, что время, проведенное с тобой на кухне, очень много значило для меня в жизни. – Ну а ты куда?

– В «Маккинси». Консалтинг. Бурундучки не для меня.

Я очень удивилась. Такого я не ожидала. И это после нашего тогдашнего разговора, после того, как я слушала твой анализ произведений Шекспира на семинарах Крамера. Но я только сказала:

– Здорово! Поздравляю с работой. Может, как-нибудь пересечемся в городе.

– Было бы неплохо, – ответил ты.

И я вернулась за стол к своим.

– Кто это? – донесся голос.

Я подняла голову. Рядом с тобой сидела девушка, волосы цвета спелой пшеницы спускались чуть ли не до попы; рука лежала у тебя на колене. Едва ли она заметила, что я гляжу на тебя во все глаза.

– Просто знакомая девушка, Стефани, мы с ней ходили на один семинар, – услышала я.

Что ж, ты не соврал. Но все равно ответ меня больно ужалил.

Нью-Йорк – странный город. Можно провести в нем много лет и ни разу не столкнуться с соседом по квартире, а потом вдруг наткнуться на лучшего друга, заскакивая в вагон метро по дороге на работу. Рок против свободной воли. Хотя, кто его знает, может, и то и другое.

Стоял март, прошел почти год после нашего выпуска, и Нью-Йорк поглотил нас. Я жила вместе с Кейт в Верхнем Ист-Сайде в огромной квартире, которая когда-то принадлежала ее дедушке с бабушкой. Об этом мы мечтали еще с тех пор, как учились в школе. И – надо же – детские мечты стали реальностью.

У меня за спиной остался мимолетный полугодовой роман с коллегой по работе, парочка случайных связей на одну ночь да несколько свиданий с мужчинами, которые не показались мне ни достаточно умными, ни достаточно привлекательными или интересными, хотя, оглядываясь в прошлое, могу сказать, что все они были вполне нормальными мужиками. И если честно, познакомься я тогда с Дарреном, и о нем судила бы точно так же.

Когда мне ничто не напоминало о прошлом – о занятиях на факультете, об общежитии в Восточном кампусе, – я вообще не вспоминала о тебе, разве что иногда. Мы не виделись около года. Но однажды – мы с боссом просматривали раскадровку и еще раз обсуждали отдельные серии передачи, посвященные проблемам выражения одобрения и уважения, – я вспомнила о тебе. Вспомнила твою кухню, и мне стало хорошо на душе: я поняла, что приняла правильное решение.