шагает отец с чемоданом в руках. Вернулся всё-таки нас забрать. Мама такая счастливая была, даже, мне показалось, как будто немного не в себе от радости.

Отцу выделили целую теплушку – не только семью перевезти, но и все наши вещи. В вагоне аккуратно расставили мебель, и в такой комфортной обстановке мы с мамой и сестрой отправились в Архангельск. Добирались около месяца. У нас была керосинка, на которой мать готовила еду, на остановках мама иногда разрешала сбегать за кипяточком. Нас цепляли то к одному, то к другому составу, перетаскивали с пути на путь и снова везли дальше; мы наблюдали, как меняются пейзажи, очертания местности, природа – замечательное вышло путешествие по огромной стране от Баку до Архангельска.

В пункте назначения нас встречал отец. Помню, мы плыли на катере; для меня, привыкшего к морю, река стала открытием – широченная Северная Двина, из которой можно пить, зачерпывая пресную воду ладонью.

Квартира, как и в Баку, досталась нам двухкомнатная, в трёхэтажном деревянном доме, но в целом это была полная смена декораций. Город насквозь весь деревянный, каменной была, кажется, только набережная Павлина Виноградова. Там вообще много чего называлось этим именем: улицы, школа. Он был старым большевиком, революционером, Зимний брал, воевал с белыми и интервентами, а погиб в Архангельской губернии в 1918 году.

Деревянными были не только дома, но и тротуары – мостки на вбитых в землю деревянных сваях, по которым, стараясь не упасть в грязь, я бежал в школу и возвращался домой на улицу Свободы, 24. Дом этот не сохранился, но похожий я в Архангельске видел. Двор наш образовывался двумя одинаковыми трёхэтажными домами, каждый из которых имел форму буквы «г». И в этом дворе мы играли в доселе незнакомую мне игру под названием «лапта». Весь мир был другим, и люди совсем иные – северяне. К ним даже татаро-монголы не дошли, чего уж говорить о немцах, поэтому и понятия здесь сложились особенные: мать сразу поняла, что можно уходить из дома, не закрывая дверей, и ни о чём при этом не беспокоиться. Кодекс чести складывался тут веками и формулировался очень просто: сказал слово – держи. Это вам не Баку, где «рыночные отношения» остались непобеждёнными: идёшь на базар – изволь соблюдать ритуал, торгуйся азартно, помни, что добродетелью тут считается хитрость. Северная культура повседневности другая: начальная цена является последней, изворотливых ловкачей тут презирают.

Три четверти нашего двора занимали деревянные сараи, в них каждая семья запасала дрова на зиму, а зимы в Архангельске долгие. Там я открыл для себя мир риска и адреналина: большинство наших игр проходило на крышах сараев, пространство между ними следовало преодолевать прыжком, но, чтобы прыгнуть, да ещё с непривычки, надо набраться смелости. Сначала эта пропасть казалась непреодолимой, потом научился с разбега долетать, а если не долетел, хватался руками за край крыши и кое-как вскарабкивался. Время от времени кого-то из нашей обширной компании всё-таки ожидала катастрофа, и тогда обрушившегося с крыши мы несли под общие причитания домой на попечение родителей, правда, через некоторое время он уже щеголял по двору на костылях, а вскоре снова лез на крышу, чтобы продолжить опыты преодоления гравитации.

Отдали меня в школу № 6 на набережной Павлина Виноградова. Учился я хорошо, учёба всегда доставляла мне удовольствие, я никогда не испытывал отвращения к школе, единственное – трудно было вставать по утрам. Любил абсолютно все уроки, никакой избирательности, приверженности, скажем, гуманитарным предметам, за собой не замечал – и литературой, и математикой занимался с одинаковой радостью, за каждый класс получал похвальные грамоты. Страстно увлекался всякого рода научно-популярными книгами, сейчас такие, к сожалению, вышли из обихода, а тогда – пожалуйста: «Занимательная физика», «Занимательная алгебра», самые разнообразные журналы от «Техники – молодёжи» до «Юного натуралиста».

Отец купил шахматы и начал меня учить. Я, освоив азы, предложил сыграть партию, получил мат в четыре хода и разрыдался так, что отец даже немного обеспокоился. Это стало новостью: оказалось, я не умею проигрывать. Со временем, постепенно мне удалось изжить это качество. Вообще, я не люблю тех, кто нацелен исключительно на выигрыш, стремится побеждать, не считаясь со средствами, а таковых немало в нашей артистической, творческой среде.

В Архангельске мы застали денежную реформу. Зря говорят, что она готовилась в страшной тайне и даже будто бы министр финансов Зверев запер на несколько дней в ванной свою жену, чтобы та не проболталась. Все всё знали, товары смели с полок, магазины опустели, и на последние десять рублей мама купила немецкую губную гармошку. А вот когда получили первые новые купюры, я попросил у мамы денег на кино и посмотрел на утреннем сеансе волшебный, замечательный, удивительный фильм «Весна».

Для меня судьба Александрова – яркий пример того, как необъективна и завистлива бывает наша творческая интеллигенция, как легко, с какой охотой смешивает с грязью, до каких низостей опускается.

Михаил Ильич Ромм рассказывал мне, что война застала Орлову и Александрова в Риге, нужно было срочно эвакуироваться; ехать чета решила налегке, и два массивных чемодана Александров передал своему администратору, еврею по национальности, предупредив, что строго спросит, если тот не доставит в сохранности ценный багаж в Москву. Администратор, в отличие от начальника, выехать из Риги не успел, и можно только представить, что ожидало этого несчастного еврея при немцах, однако финал у истории оказался счастливым. Уже после Победы, в Москве, к Александрову явился выживший администратор и, выполняя возложенные на него обязанности, передал хозяину заветные чемоданы с вещами. Мораль этой байки несколько меня озадачила: вот, дескать, какая везучая семья – Орловой и Александрова.

Именно так, походя, между делом, и уничтожали эту пару. Долгое время я пребывал в убеждении, что Александров действительно, как утверждают знающие люди, поехал в Голливуд, нахватался там приёмчиков и просто их старательно воспроизвёл на нашей почве. И даже мысли не возникало, что такого не нахватаешься – нужно обладать ярким самобытным талантом, чтобы создать «Весёлых ребят», «Весну», «Волгу-Волгу». Да и все остальные наши режиссёры того времени точно так же смотрели иностранные фильмы: американские, французские, трофейные. Почему же им не предъявляли претензии, что они «нахватались»? Тот же Сергей Михайлович Эйзенштейн не мог простить Александрову народной любви: я, дескать, создал великий «Броненосец “Потемкин”», а слава достаётся Александрову, и страна любит его, и Сталин его приглашает на приёмы.

По молодости эти интриги были мне в новинку, я думал, что все знаменитости – небожители, что питаются они нектаром, говорят друг другу комплименты и на подлости не способны. С ходу верил всякой байке, потому что плохому веришь не сомневаясь, а вот хорошее сразу попадает под подозрение.

3

О первой и последней кличке, путешествии в Астрахань, уличных методах воспитания, настоящей ухе, тайной организации и пистолете под подушкой

Жизнь в Архангельске оставила, может быть, самые яркие детские воспоминания, но вообще не могу сказать, как это делают многие, что я родом из детства. Даже не вполне понимаю тех, кто считает, будто именно из детства произрастает всё самое важное в жизни. У меня детские годы были очень деловыми, я понимал – без особого постороннего внушения, – что надо набираться знаний. Читать я научился самостоятельно лет в пять, сразу пристрастился к журналам, изучал старые подшивки 20-х годов, возможно, самой интересной эпохи в истории нашей страны.

Период жизни в Архангельске был единственным, когда у меня была кличка: я всё время рассказывал, что приехал из Баку, и естественным образом начали называть меня Бакуней. Из архангельской жизни в памяти картинка – незаходящее северное солнце, когда от заката остаётся только краешек, но не исчезает, а снова начинает разрастаться, и вот солнце выходит заново. А мы прыгаем по сараям, играем во дворе в лапту до двух-трёх ночи, а взрослые сидят у окон, следят за игрой, болеют за своих.

В Архангельске я научился ходить на лыжах. Маршрут пролегал через Северную Двину на ту сторону реки, куда-то в лес. Здесь меня научили плавать; я помню, что едва не утонул, потому что всё время решал задачи по преодолению себя, а в Северной Двине, где летом температура воды едва достигает восемнадцати градусов, ставить рекорды – опасное занятие.

Был у меня приятель – Женя Шестаков. Недавно, оказавшись в Архангельске, пытался его найти – не получилось. Подружились мы на почве чтения (как и почти со всеми моими дальнейшими друзьями), обменивались книгами, впечатлениями от прочитанного. В Архангельске возникла у меня и первая привязанность