от сигаретки Vogue, вроде и не затягиваясь ею всерьез. На ней надето то же, что и на остальных ее коллегах по всему Берлину, — ботфорты из кожзаменителя, на которые падает свет уличных фонарей и от которых крайне сложно отвести взгляд. Ее платформы безупречно белого цвета кричат «Снимите меня» громче, чем сладенькие подмигивания. Повыше сапог светлые обтягивающие джинсы облегают ее трогательные подростковые ляжки, а яркая бананка подпоясывает коротенькую куртку из фальшивого меха. Она подставляет ледяному воздуху свое розовое, немного влажное лицо и длинные, светлые, почти белые пряди, плывущие вслед за ее силуэтом, сверкая в сером дыме сигареты.

Выражение ее лица в моменты, когда она буквально выплевывает сигаретный дым, выдает ее возраст — как минимум лет на пять младше меня. На пять лет.

Ей должно быть около двадцати, но как искусно она двигается, как осознанно! Для начала — каблуки: никто не смог бы ходить на таких, уж точно не я, а на ней они кажутся продолжением ноги, таким же естественным, какой была бы голая стопа. И этот звук, это томное постукивание, длящееся ровно столько, сколько требуют десять шажков туда и обратно на отведенной ей территории… Вслушиваясь, ты не сомневаешься: такой отточенный ритм не смогла бы воспроизвести шатающаяся девчонка, грозящаяся подвернуть лодыжку. Такой звук может исходить только от женщины, от агрессивной соблазнительницы, полностью владеющей собой. А ее одежда, волосы, макияж — это такая привлекательная карикатура, мой бог! Как удается ей в ее-то возрасте владеть всеми этими уловками и хитростями и при этом не походить на пацанку, совершившую налет на гардероб своей матери? Отдает ли она себе в этом отчет? Каково это — осознавать, что у каждого мужчины, с которым ты сталкиваешься, ты вызываешь мысли сексуального характера, хочет он того или нет? Каково это — быть тут на улицах города, в окружении машин и прохожих, гулким и неизбежным напоминанием о том, что желание пересиливает все?

И что бы на это сказал Стефан, перед которым я больше не смею показываться в такого рода прикиде после того, как однажды в Париже, вскарабкавшись на каблуки несусветно дорогих ботиночек, я распласталась ничком на пешеходном переходе? За этим последовали несколько бесконечных секунд, в течение которых Стефан и пара других зевак, с трудом скрывающих желание рассмеяться, помогали мне подняться. Даже трусики тогда не смогли скрыть от честных людей устрашающий вид волос на моем лобке. И пусть с того момента и утекло немало времени, мы со Стефаном так и не нашли в себе силы посмеяться над этим вместе. Это не-событие застыло в пространстве между нами вот таким, ужасным и давящим, словно тема, которую стоит только затронуть, как она неминуемо спровоцирует ссору. Что касается меня, я не пыталась встать на скользкий лед по очевидным причинам кокетства и гордости, однако я так и не поняла, что же сдерживало Стефана. Может, причиной попросту был страх обидеть меня, напомнив мне о том самом вечере. Его продолжение отнюдь не компенсировало мое падение. Было скорее так: нам по очереди отказывали во всех секс-клубах. В общем, тот вечер стал для нас долгим и болезненным падением с высоких каблуков нашего эго. А может, он просто не нашел эту ситуацию веселой. Этот вариант дает мне почву для размышлений. Может быть, у нас со Стефаном разное чувство юмора: это объяснило бы омерту, покрывшую этот эпизод и другие невинные истории, все с участием моей персоны, увешанной аксессуарами, с которыми женская половина человечества обычно управляется так же легко, как и дышит, но выходящими из-под контроля, стоит за дело взяться мне. Размышляя об этом сейчас, я прихожу к заключению, что мысль вспомнить тот случай со смехом могла прийти к нему в голову с той же вероятностью, с какой он мог захотеть посмеяться над толстяком, прыгающим в бассейн пузом вперед. А все потому, что нельзя насмехаться над чужими физическими недостатками. Может, я вызываю у него схожие чувства, когда, надевая каблуки, тщетно пытаюсь скрыть свои страдания. Если бы он мог сейчас видеть, как и я, грацию, с которой эта девчонка, только вышедшая из подросткового возраста, топчет несколько метров тротуара — без малейшего намека на дискомфорт, — ему наверняка пришлось бы признать, что у меня просто от рождения нет таланта к такого рода вещам.

Заключается ли в этом ответ на те вопросы, что я задаю себе, как только Стефан оказывается подле меня? Мои постоянные попытки примирить два параллельных мира, разделенных между собой не пространством, а временем. И таким образом, что понадобилась бы не знаю какая научно-фантастическая машина, которую изобретут лишь через пару тысячелетий, чтобы я наконец смогла почувствовать себя ближе к Стефану. Ношу я каблуки или нет, это никак не сказывается на нашей близости, — это лишь симптом. А правда в том, что для него я не женщина. Скажем так, пока не являюсь ею. Ну или, если все же являюсь (ведь когда я нагая, это все же очевидно), мне не хватает изощренности, накопленной под натиском мужских желаний на протяжении десятка лет. То, чего мне не достает, чтобы произвести впечатление на Стефана, это та пресловутая добрая воля и равнодушие, которые должны бы сопровождать меня, пока я передвигаюсь на платформах по порочной мостовой Парижа или пока поднимаюсь вверх по лестницам без поручней, ведущим в явно переоцененные клубы, в которые нас не пускают, возможно, потому что боль и незрелость читаются на моем лице. Мне не хватает величия женщин, одетых, чтобы сражать наповал. Не хватает лишних восьми или десяти провокационных сантиметров — этой иллюзии доминирования над мужчинами. Чего мне не хватает в действительности, так это смотреть на него свысока, как я смотрю на любого другого мужчину, на которого мне наплевать.

Я прекрасно вижу это, когда мы гуляем или ужинаем вместе. Чувствую, что, помимо пары-тройки общих взглядов на жизнь и одинаковой восприимчивости, мы представляем собой одну из самых плохо подходящих друг другу пар, какую только можно представить. Его выводит из себя одна мысль о том, что кто-то может принять его за отца, обедающего с дочерью, живущей в Берлине. Однако как можно избежать этого, если я предпочитаю одеваться как его дочь, вместо того чтобы рискнуть принарядиться поэлегантней и быть принятой за девушку из эскорта, выгуливающую своего клиента? Уверена, он предпочел бы последний вариант. Стефан никогда не дал бы себе волю поцеловать меня на людях. Он не расстается с суровым тоном и резкими манерами мужчины, запутавшегося между