вращением тела, энергичной работой бедер и подрагиванием пышной бело-голубой груди. В руке у нее был пучок страусиных перьев, которым она ласкательно проводила меж своих ляжек. Затем она закатила глаза к небесам, нежно погладила перья, двинула тазом в их сторону, провела ими вверх по телу, дунула на плюмаж вытянутыми губами… Неожиданно поверх столов она глянула в сторону двери. Командир флотилии и его помощник как раз вошли. Моника лишь бросила мимолетный взгляд на его долговязую фигуру с несоразмерно маленькой головой.

«Посмотрите, кто к нам пришел сегодня вечером!» Хриплые рыдания Моники были перекрыты голосом Труманна, одним из наиболее упрямых членов старой гвардии. Он неуверенно поднялся со своего стула и нетвердой походкой подошел к командующему флотилией. «Привет, старый петух. Похоже ты тут развил активную деятельность? Вот что скажу, почему бы не поменяться местами со мной? Удобнейшее место для обзора, весь ландшафт как на ладони… Нет? Вполне честно, как хочешь, я всегда готов».

Труманн как всегда был под парами. Даже его Рыцарский Крест висел перевернутым наоборот.

Подлодка Труманна завоевала легендарную репутацию. Его преследовало фатальное невезение со своего третьего боевого похода, и он редко проводил в море больше недели. Ковыляние обратно в базу на побитой лодке стало обычным явлением. Его каждый раз подлавливали на пути в зону патрулирования и усыпали бомбами с самолетов или глубинными бомбами. Неисправное оборудование, прохудившиеся выхлопные трубы и разорвавшиеся компрессоры побеждали там, где не мог достать враг. Все во флотилии тайно поражались, как Труманн и его команда могут выносить такую непрерывную цепь катастроф.

Группа за соседним столиком начала распевать под управлением главного хирурга, который дирижировал их нестройным хором при помощи винной бутылки. Большой круглый стол рядом со сценой по молчаливому согласию был зарезервирован за старыми морскими волками. За ним, сидевшие или распластанные в зависимости от степени интоксикации, были «одноклассники» Командира: «сиамские близнецы» Купш и Штакман, «лысый» Келлер, а также «большой вождь» Кортманн, которого так называли за его грубую красную кожу и крючковатый нос. Все молодые люди, но старые по опыту, прирожденные морские гладиаторы, чьи холодные манеры противоречили их полному осознанию того, что все шансы против них. Они могли часами сидеть в кресле с бесстрастными лицами и почти неподвижно, и при этом были неспособны уверенно держать в руке стакан.

Каждый из них мог припомнить по крайней мере полдюжины суровых походов, крайнее напряжение нервов, эмоциональную пытку, безысходные ситуации, которые обращались в их пользу по простой прихоти судьбы. Каждый из них знал, что значит вернуться с искалеченной подводной лодкой, чей корпус разрушен бомбами или рубка протаранена, или носовой отсек выгорел, или прочный корпус деформирован в каждом соединении, но каждый раз они стояли на мостике вытянувшись и вели себя так, как будто все это было сплошной рутиной.

Это было частью кодекса поведения — казаться полностью невозмутимым. Кодекс запрещал рыдания и скрежетание зубов, и подводные лодки Командующего продолжали держать марку. Для Командующего подлодками любой, имевший голову и четыре конечности, был годен для службы. Для Командующего подводными лодками любой, у кого не шла пена из рта, считался психически здоровым. Он давно был вынужден делать бескровные замены командиров действующих подводных лодок. К несчастью, замены со здоровыми нервами были абсолютно некомпетентны по сравнению со старыми командирами, а старые командиры использовали любую хитрость, чтобы только не расставаться с опытными вахтенными офицерами, которым дали бы под командование свою подводную лодку.

Эндрассу ни за что не следовало бы разрешать ходить в море, во всяком случае, не в его состоянии. Его нервы были расшатаны, но так уж обстояло дело. Командующий подводными лодками не мог видеть, когда человек был кончен — или не хотел видеть. В конце концов, это были закаленные в битвах асы, которые собирали жатву его успехов и наполняли его папку с донесениями.

Оркестр удалился на перерыв. Я снова мог слышать обрывки разговоров.

«Где Кальманн?»

«Он не придет сегодня».

«Нельзя осуждать беднягу».

Кальманн вернулся сорок восемь часов назад с тремя победными белыми вымпелами на своем перископе. Последнее торговое судно он потопил огнем из орудия в мелких прибрежных водах. «Мы сделали в него более сотни выстрелов. Море штормило. Мы вынуждены были вести огонь, лежа в дрейфе. В сумерках, как раз перед 19:00 мы произвели торпедный выстрел из подводного положения. Две торпеды попали в 12 000-тонное судно, одна промазала. Затем они нас подловили. Восемь часов этого… Мне кажется, они остановились только когда у них не оставалось больше глубинных бомб».

Кальманн выглядел как распятый Христос с ввалившимися щеками и длинной бородкой. Он сжимал руки, как бы стараясь выдавить из себя слова.

Мы напряженно слушали, скрывая свое замешательство под нарочитой атмосферой интереса, желая знать, когда он подойдет к вопросу, который мучил нас.

Кальманн прекратил терзать свои руки и сидел без движения, опираясь локтями на ручки кресла, сжав ладони. Гляди мимо нас поверх кончиков пальцев, он спросил с напускным безразличием: «Есть какие-либо новости о Бартеле?»

Никто не ответил. Командир флотилии просто немного наклонил свою голову.

«Понятно. Я догадался, когда он прекратил радиопередачи».

Наступило минутное молчание. Затем он спросил с ноткой настойчивости: «Вообще никаких новостей?»

«Ни слова».

«Есть ли какая-нибудь надежда?»

«Нет».

Сигаретный дым неподвижно висел в воздухе.

«Мы провели большую часть нашего ремонта вместе — я даже выводил его в море», — сказал Кальманн как бы между прочим. Он выглядел беспомощным, подавленным. Мы все знали, насколько близки они были с Бартелем. Они всегда старались выйти в море вместе. Они атаковали одни и те же конвои. Я вспомнил, как Кальманн говорил не так давно: «Это дает опору тебе, знание того, что ты не сам по себе».

Бехтель вошел через распашные двери. Его белобрысые волосы, ресницы и брови создавали впечатление, что он был выбелен. Его веснушки ярко выделялись на его исключительно бледной коже.

Новоприбывшего громко приветствовали, и Бехтеля быстро окружила группа молодых офицеров. Бехтель только что прошел через событие, которое даже Командир назвал «нечто совершенно необычное». Всплыв в полумраке рассвета после жестокой контратаки, которая причинила множество повреждений его лодке, Бехтель обнаружил глубинную бомбу, лежавшую на его корпусе, как раз перед орудием. В пределах видимости британский корвет, а на палубе перед боевой рубкой весело шипящая глубинная бомба… Взрыватель бомбы был установлен на срабатывание на глубине большей той, на которой Бехтель подцепил её на свой корпус, так что время еще было.

Бехтель тотчас же дал полный ход вперед обеими машинами, а рулевой перекатил