Дезмонд тем временем с любопытством разглядывал девочку. Его взгляд задержался на ногах и руках, покрытых свежими ссадинами и синяками.

— Что с тобой случилось?

— Я сорвалась с обрыва, когда шла к вам, — нехотя призналась Энни.

— Так сильно торопилась?

Энни поджала губу и вздернула подбородок. Быстрее бы он закончил расспросы. Ей еще тащиться обратно в такую даль.

Не дождавшись ответа, Дезмонд поднялся с места и покинул залу. На секунду Энни подумала, что это прекрасная возможность улизнуть, но тут же вспомнила о псе, караулящем ее.

Дезмонд вернулся с бутылочкой и глиняной чашкой. Вытащив пробку, он отлил в чашку немного мутной настойки. Запахло травами.

— Немного пощиплет, — предупредил он и, намочив тряпицу в жидкости, коснулся длинной воспаленной царапины на руке.

Энни зашипела и дернулась.

— Потерпи, назавтра от твоих ранок не останется и следа.

Когда он закончил с предплечьями, то опустился на колени и хотел заняться ногами, но Энни резко подтянула ноги к себе и натянула платье до кончиков пальцев, зыркая на герцога как испуганный зверек.

— Хорошо. Значит, отдашь эту бутылочку матери, и пусть она обработает ссадины. Да ты вся дрожишь. Замерзла? Подожди, я сейчас вернусь.

Как будто она действительно могла не дождаться его.

Он опять скрылся в арке, а Энни посмотрела на окно. Темно, хоть глаз выколи. Интересно, как там Жан, Франц и Катарина. В лесу ночью опасно. Хищники выходят на охоту. Возможно, выйдет и тот, кого называют зверем. Энни всхлипнула.

Дезмонд тем временем принес фарфоровую кружку и подал ее Энни. Питье на вид напоминало травяной чай. Пахло приятно.

Энни обхватила кружку руками, но пить не решалась.

— Не бойся. Пей. Я сам собираю травы и хорошо знаю их действие. Природа щедро делится со мной своими секретами.

— Бывают такие секреты, которые лучше не знать, — почему-то Энни вспомнила фразу, которую часто произносила Ханна.

— Тоже верно, — улыбнулся Дезмонд.

Энни сделала небольшой глоток. Вкус был нейтральный, но запах обволакивал ее и успокаивал. С каждым глотком становилось теплее и уютнее. Страх куда-то отступал.

— Спасибо, очень вкусно, — Энни протянула герцогу пустую кружку. — Мне пора домой. Да и ребята меня заждались.

— Где они тебя ждут?

— В лесу, на горе.

— Грета, девочка, если они умные, они уже давно ушли домой, проводить время в лесу ночью не лучшая затея.

— Они не уйдут! Я бы не ушла!

— Это я понял. Давай я довезу тебя до дома, и если твоих друзей не окажется, ты все расскажешь взрослым и вы пойдете их искать.

— До дороги в Ольстен. Я не хочу, чтобы поползли слухи.

— Так и быть.

Дезмонд взял газовый фонарь, и вывел ее на улицу, придерживая за локоть, чтоб она не споткнулась. Энни было хорошо и спокойно, несмотря на страшные тени, отбрасываемыедеревьями на освещенную луной поляну. Даже тревога о друзьях улеглась. Герцог Уэйн прав — они, скорее всего, уже давно дома.

Дезмонд вел ее к заднему двору, где располагались хозпостройки. У конюшни он попросил ее подождать, а через несколько минут вывел оседланного и взнузданного жеребца.

— Каталась на лошади?

— Чуть-чуть. В телеге, — зачем то добавила Энни.

— Тебе понравится, — он подхватил ее и усадил на холку жеребца.

Энни инстинктивно вцепилась пальцами в гриву. Дезмонд усмехнулся и ловко запрыгнул в седло, успев поймать потерявшую равновесие девочку.

— Ну-ну, спокойно. Мы еще с места не тронулись, а ты уже падаешь.

Энни вертела головой, осматривая постройки и пытаясь увидеть, где же те шесть яблонь, о которых говорил Франц.

К удивлению Энни, они вскоре выехали на дорогу.

— Здесь есть дорога? — в голос высказала свои мысли она. — Я думала, что замок со всех сторон окружен непроходимым лесом. Так говорят.

— А как ты думаешь сюда доставляется провизия? Конечно, дорогой можно воспользоваться не всегда. В сезон дождей здесь большая грязевая каша, в которой вязнет транспорт.

Дезмонд не гнал лошадь, заботясь об удобстве маленькой наездницы.

Когда показались огни Ольстена, Энни закричала:

— Все, стойте, стойте! Дальше я сама.

— Ты точно дойдешь?

Он натянул поводья, и жеребец остановился, недовольно всхрапнув.

Дезмонд спрыгнул с седла и, подхватив Энни за талию, снял ее с лошади.

— И скажи матери, чтобы больше тебя не отпускала в лес ни одну, ни с ребятами. В лесу не безопасно. Мало ли что может случиться.

Энни кивнула и вдруг заголосила:

— Нет! Нет! Там же моя капуста! Я оставила ее на кухне!

— Грета, не стоит так печалиться из-за какой то капусты.

— Нет! Вы не понимаете. Они мне теперь не поверят. Скажут, что я испугалась.

Дезмонд расхохотался и снял с пальца перстень.

— Это фамильный перстень. На нем мои инициалы. Если вдруг кто-то из этих шалопаев посмеет сказать, что ты врушка, просто покажи им этот перстень и скажи, что ни каких голов герцог Уэйн не хранит.

Энни ошарашено смотрела на массивное кольцо, лежавшее у нее на ладони.

— Я не могу его взять. Оно очень дорогое.

— Если ты делаешь дорогой подарок от души, тебе воздастся сторицей. К тому же когда отпадет надобность кому-то что-то доказывать, ты сможешь мне его вернуть, если захочешь.

Он сжал ее ладонь в кулак, заставляя принять дар.

Энни нашарила в кармане свернутый рисунок и протянула герцогу.

— Я же говорил, что воздастся сторицей, — усмехнулся он, и уже через пару минут до Энни донесся цокот копыт.

Путь до Ольстена лежал среди полей, ощетившихся стерней, и был не так близок, как того хотелось Энни. Со стороны леса и с реки тянулся густой туман, стелился по полям, подбираясь к дороге. От холода в голове Энни начало проясняться. Вернулись страхи. Вдруг с ее друзьями что-то случилось, а она так легко поверила человеку, которого видела впервые в жизни. Кольцо в кулаке запекло, обжигая, будто говоря, что она поступила неправильно. Она представила, как будет рыдать Ханна, потеряв единственного сына, как тетушка Маргарет упадет в обморок от горя, а отец Франца будет смотреть на нее презрительным взглядом, в котором будет ясно читаться: ты предала их всех.

Спотыкаясь и размазывая слезы по щекам, Энни припустила по дороге, надеясь, что ее друзей еще можно спасти.

Добежав до границы селения, она остановилась. Ноги не желали ее слушаться, будто на каждую повесили по огромной железной гире. В боку кололо, дыхание сбивалось, а сердце рвалось наружу, бешено колотясь о ребра.