— Сократись.

Девушка отошла, и мир показался мне мрачнее.

— Тебя зовут Сергей Поливанов?

— Да, — тихо выдавил я и, удивившись своему сипу вместо ясного слова, кашлянул, чтобы прочистить горло.

Боль резанула грудь, плечо, руку. И я тут же вспомнил все: выстрелы, пожар, того парня из «копейки». Я закричал, хотя крик больше походил на стон.

— Я же предупредила, Андрей! — девушка подскочила к кровати. — Тихо, миленький, потерпите, сейчас сделаю укол трамала. Это хороший анальгетик, вам быстро станет легче.

Человек усмехнулся, вскользь глядя на меня. Кашлянув, словно в раздумье он поднялся.

— Ну ладно.

— Идите, Андрей, вы его волнуете.

— Не волнуйся сама, — небрежно откликнулся он и снова повернулся ко мне. — Хорошие новости не волнуют. Слышишь, парень, я тогда ребятишек по полям выловил, они нас увидели, и в разные стороны чесанули, поэтому тебя и не добили. Теперь им не до шуток. Поправляйся. А вот друга твоего я не спас. Они ему колом живот до спины пробили, все кишки на асфальте валялись.

— Андрей!

— Поправляйся, Серега. Пока.

Девушка, вздрагивая, торопливо натирала мне здоровую руку спиртом, держа наготове шприц.

И боль постепенно растворилась в безразличии. Я снова заснул.

А когда проснулся, за окном было утро. Я почему-то всегда знал, что лежу возле окна, так что и подниматься не надо, чтобы посмотреть на волю. За окном пели птицы. Солнце еще не заглядывало сквозь стекло, но низкие белые занавески заботливо отодвинули, и можно было видеть далекую полосу леса и синее небо. Может быть именно такая погода и называется бабьим летом. Мир, покой и тишина окружали маленький мирок, а на душе у меня оставался тревожный осадок: про такое обычно говорят — предчувствие.

— Доброе утро.

Я слегка повернул голову на голос, и губы помимо воли растянулись в глупой широкой улыбке. Девушка тоже улыбнулась мне.

— Как тебя зовут? — произнес я почти что своим обычным голосом, только может быть более тихим и хриплым — не мне судить.

— Настя. Помните, был старый фильм пор гардемаринов? Моя мама была его фанаткой, а папа вообще любил всякую старину. Они оба просто влюбились в Анастасию Ягужинскую.

Я подумал, что фильм не такой уж старый, чтобы говорить про него «когда-то». Его и сейчас показывают. И тут, хоть никогда не был фанатом, невольно засмеялся.

— Вы чего смеётесь?

— Просто меня зовут Сергеем.

— Да, я знаю… — тут только она поняла, что я имею в виду и тоже рассмеялась, краснея.

Я продолжал улыбаться во весь рот, пока не увидел её живот. Огромный, он выпирал из расстегнутого белого халатика, нависал, грозил порвать синее трикотажное платье. Улыбка невольно сползла с моего лица. Я не принадлежу к тем эстетам, которые считают, что беременность уродует женщину. Все это временное. И если там, в животе, начинает жить мальчишка, который назовет меня папой, я даже буду рад. Но в этот раз папой будут звать не меня. А жаль. Мать давно мечтает, чтобы ее непутевый сын женился, в надежде, что остепенюсь, хотя я такой же, как и все: ни хуже, ни лучше.

Девушка, заметив мой взгляд, тоже опустила глаза вниз и снова покраснела, правда, совсем немного. Но кольца на ее пальце не было. Хотя сейчас большинство людей живут вот так, в гражданском браке.

— Ты врач? — спросил я просто, потирая свою исколотую руку.

— Нет. Я только закончила на фельдшера. А практикую здесь, — то, как она сказала эту фразу, корябнуло меня. — Мне еще нет двадцати, когда бы я успела выучиться на врача. Но вы не волнуйтесь. Я хорошо ваши раны прочистила, обработала и наложила швы. Слава Богу, кости не задеты, а пули прошли навылет. Процесс заживления идет хорошо.

Мне вообще-то двадцать пять, но я считал себя почти что ее отцом, может потому что у нее в характере — быть младшей. Есть такие люди.

— Девочку или мальчика заказывали? — спросил я, глядя на ее огромный живот.

— Что? — она вздрогнула.

— Ну, папа кого хочет? Сына?

— Не знаю.

Я замолчал, а она стала перебирать какие-то склянки в стеклянном шкафу.

— Где я? Платить за лечение, надеюсь, не придется?

— А. Нет, что вы. У нас коммуна.

— Что?

— Ну…коммуна. Живем все вместе… — она смешалась. — Едим из одного котла.

— Господи, где я? На заре советской власти?

Девушка смотрела на меня, не понимая.

— Не обращай внимания, я пошутил.

— Вам нельзя много говорить.

Я кивнул. От частого дыхания у меня разболелась грудь.

— У вас кровь выступила. Лежите тихо.

Грудь стало жечь словно в огне, но я полежал тихо, и боль постепенно стихла.

— Вы будете кушать? — необычно ласково спросила меня девушка, видно думая, что меня придется долго уговаривать.

Но я облизнул губы и ответил:

— Быка съем со всеми копытами.

— Вот и хорошо. А у меня уже и куриный суп готов. Вы только молчите, я сейчас принесу.

Она скоро явилась с дымящейся миской, в такой у нас дома мать варит картошку.

— Вот, чуточку только остынет и я покормлю вас. А пока давайте, я вам поменяю бинты, хорошо?

Удивительная она была сиделка.

Наверное, все таки повезло — ни одна пуля не застряла в теле, и раны потихоньку затягивались. Бинты уже не пачкались, и я начинал ходить. Левая нога при каждом шаге нестерпимо болела, и я сильно волочил ее, но все равно передвигаться самому было приятно, хотя бы до туалета.

Туалет был недалеко, шагах в двадцати от маленького домика с одной палатой: стационар, госпиталь, не знаю, как они его называют.

К тому времени, как я стал ходить, все сильнее хотелось курить. Понемногу это желание стало навязчивой идеей. У меня пухли уши, снился дым сигарет, я мечтал хотя бы об окурках. Но их не было. Похоже, в этой коммуне буквально верили предупреждению Минздрава и берегли свое здоровье.

Моему же здоровью было плохо без сигарет. Как не упрашивал Настю, достать их, какие деньги только не предлагал заплатить после, но она отказывалась, говорила, что нельзя, что у них не курят, что, вообще, в радиусе десяти километров не найти ни одной сигареты, даже простой махорки и то нет. Я настаивал, Настя чуть не плакала, и я готов был прибить того придурка, кто завел в этой раздолбанной коммуне такие правила.

В тот раз, когда приехали киношники, я страдал и смотрел в окно. Японская «Тойота» лихо развернулась на поляне, напротив.

Позади послышались шаги. Я обернулся. Настя, озабоченная, с сосредоточенным лицом, вошла в дверь и поставила возле койки большой детский горшок.