Разбудив Смирнова, я передал ему вахту и, отвернувшись к стене, попытался уснуть, надеясь, что во сне мне привидится какая-нибудь эротическая картинка, чреватая непроизвольным семяизвержением — такое со мной здесь уже один раз приключилось. Я мечтал о таком сне как о единственном светлом пятне в этом вонючем мирке. Однако, вопреки ожиданиям, провалиться в состояние тяжкой полудремы сразу не удалось — и не затхлый смрад тесной камеры был тому виной.

Помаявшись минут пятнадцать в безуспешных попытках забраться в мир эротических сновидений, я похоронил свою мечту и принялся анализировать состоявшийся накануне вечером разговор со Смирновым.

В тот день корпусной принес Серому передачу от влиятельных лиц из органов, в которой, помимо всего прочего, имелось небольшое письмецо. Из депеши следовало, что завтра после обеда моего кореша заберут на повторное обследование в клинику. А еще в том письме вскользь проходила информация, что моей особой очень интересуются какие-то темные личности. Там так и было написано: «…с тобой сидит один тип, который завалил пленных чеченов в Грозном. На днях кое-кто настойчиво интересовался…»

Серега пребывал в благодушном настроении — он был уверен, что влиятельные товарищи, курирующие его персону, с легкостью вытащат своего протеже из этой передряги. И в самом деле, всего-то делов — ну подумаешь, пострелял парень слегка из «ПКМСа» по базару! Ну, хрен с ним, пусть трое торгашей ранены, но никого ведь не отправил на тот свет! На войне и не такое бывает…

Я благодушие Сергея не разделял. Нет, перспектива оказаться наедине с сокамерниками, которые в один прекрасный момент могут прикончить оставшегося в меньшинстве тирана, меня особенно не удручала. Не заботила чрезмерно и мысль о том, что «духи» таки раздобыли информацию о моем местопребывании — рано или поздно это должно было произойти.

Меня сильно удручало, что я оказался не у дел, совершенно беспомощный и зависимый от чужой воли. Умереть в этой вонючей камере было бы очень обидно и нецелесообразно. На баксы Абдуллы, предусмотрительно спрятанные в надежном месте, я мог приобрести фантастическую экипировку для целого отряда и напоследок развлечься на всю катушку в свое удовольствие. И неважно, что войска помаленьку выводят — это не мое перемирие. Лично я ни с кем договор не заключал. Полагаю, если хорошенько поискать, то можно обнаружить достаточное количество профессионалов, умеющих без промаха стрелять из всех видов оружия, убивать голыми руками и прекрасно разбирающихся в географических особенностях этой маленькой горной страны. Хотя много мне не надо — хватит и десятка ловких парней, для которых мир с чеченцами никогда не наступит… Ну да, разумеется — все мы смертны, и меня обязательно рано или поздно прикончат, но лучше схлопотать пулю в бою, чем быть задушенным в вонючей камере ненавидящими тебя психопатами или «чеховской» подсадкой. В общем — не нравится мне здесь. Пора отсюда убираться…

…Тот факт, что из СИ-1 за полуторавековой период его существования никому не удалось сделать ноги, меня абсолютно не волновал. Нет, нет — ваш покорный слуга вовсе не болен чрезмерным самомнением — просто я прекрасно знаю, что все в мире преходяще. Знаете, как оно бывает — висит в забытом фарватере старенькая мина, лет этак тридцать-сорок, никому не мешает, а потом вдруг — оп-па! — где-то что-то колыхнуло, цепь порвалась — и вот вам, заполучите пробоину в полборта!

«Общаковая» камерная масть — пассивный пидер Григорий, работавший ДПНСИ[5]до того, как его посетила шиза, рассказывал, что наиболее отчаянные обитатели изолятора в разное время и различными способами пытались несанкционированно оставить сие заведение, однако попытки эти были тщетны.

Однажды, правда, был прецедент: некто Рваный, вор-рецидивист, замечательно исхитрившись, умудрился благополучно покинуть стены СИЗО, но подышать пьяным воздухом свободы ему удалось совсем недолго — буквально полминуты.

Было это в мае 1954 года: вор во время приема пищи сделал вид, что проглотил черенок ложки, и симулировал страшные желудочные колики, а когда корпусной зашел в камеру взглянуть, что же это с ним такое приключилось, Рваный ловко вырубил попкаря, переоделся в его форму и, завладев ключами, выбрался наружу.

Данное происшествие, однако, побегом не посчитали и в реестры заносить не сочли нужным, поскольку в этом деле присутствовал маленький нюанс: завернув за угол СИЗО, Рваный был моментально задавлен насмерть ассенизаторской машиной спецавтохозяйства № 17, управляемой сильно пьяным водителем…

К россказням старого пидера я относился весьма скептически: он попал сюда за то, что во время дежурства зверски покусал троих подследственных, у которых после этого случился столбняк (вообразил себя, сволочь, служебной собакой). Кроме того, любой подследственный, проведший хоть какое-то время в следственном изоляторе, прекрасно знает, что корпусной — если он только не самоубийца, без хорошего прикрытия в коридоре никогда не зайдет в камеру к психам, а все три выхода из СИЗО (приемник, ворота шлюза и КПП в административном корпусе) ежесекундно находятся под строжайшим контролем.

Одним словом, внимая интересным сказкам Григория, следовало тщательно фильтровать информацию: старый шизофреник настолько помутился рассудком, что сам свято верил в некоторые полуфантастические элементы своих увлекательных повествований и впадал в прострацию, если его пытались убедить, что он элементарно врет. Тем не менее в случае с Рваным я уловил некое рациональное зерно и, уцепившись за этот аспект, довел его до логического завершения.

По моему разумению, Рваный, совершая побег (коль скоро таковой имел место в действительности), сильно переборщил и сделал массу ненужных телодвижений, даром что опытный вор-рецидивист. Сделав выводы из печального опыта «коллеги», я решил свой план слегка подкорректировать…

Учитывая особенности обитателей психиатрического отделения, администрация СИЗО тщательно следила, чтобы в камерах не было предметов, которые подследственные могли использовать для членовредительства. При поступлении в отделение у новичка отнимали все, что хоть как-то подпадало под определение «опасно для жизни»: металлические часы, иголки-булавки, брючный ремень, шнурки, подтяжки и отовсюду срезали пуговицы, поскольку некоторые психи — было дело — заглатывали эти пуговицы пригоршнями и с ними потом приходилось возиться.

Мой кореш, Серега Смирнов, отчасти из-за этой особенности психотделения, отчасти из-за своего дурного нрава попал в пикантную ситуацию: когда его сюда водворяли, он мило пошутил — дескать, зря стараетесь, ребята, при желании можно удавиться и резинкой от трусов… Выслушав инсинуации Смирнова, попкари моментально изъяли у него все имеющиеся в наличии резинки: от спортивных штанов, от трусов, запасных трусов и на всякий случай вырезали пластмассовую «молнию» из кофты — чтобы больше так не шутил. Теперь представитель ОМОНа завязывал все свои аксессуары на узелки, из-за чего во время последней рукопашной схватки со злобными сокамерниками предстал пред врагами во всей своей первозданной красе, да вдобавок оказался стреноженным! Если бы я не стоял с ним рядом плечом к плечу, положеньице, сами понимаете, могло стать весьма прискорбным…