пускаем, чтобы убедились, что нету у нас никого». В судмедэкспертизе — начальник административного отдела Елена Волкова: «Мне из городской, из областной судмедэкспертизы уже звонили, тоже ищут, их родственники обрывают. У нас тел нет. К нам на экспертизу все тела по постановлениям суда принимаются, я бы знала, если так». Пресс-служба СКВО говорит, что в военных моргах лежат военные, а я ищу гражданских, и пусть я поищу где-нибудь еще.

Две женщины и трое мужчин стоят невдалеке от проходной госпиталя на Военведе, в узкой тени часовенки, сооруженной из бытовки. Листают фото на iphone, выбирают подходящее на памятник. Один из мужчин — явно чужой в их компании, седой, высокий, с выправкой, отходит в сторону звонить по огромной трубке.

Кивают: да, приехали забирать погибшего, да, у донецкого аэропорта. «А вы кто?» Тут же просят отойти «метров на десять хотя бы, а лучше уезжайте, пожалуйста». «Если у вас есть совесть, вы не будете ничего снимать», — говорит измученная девушка в длинном бирюзовом платье. У нее странное лицо. Потом пойму, что это не раздражение человека, которого отвлекают от горя, а острый страх.

Уходят сами, прямо под полуденное солнце. Жара переваливает за +30, присесть негде — только бетонные пыльные блоки. Рядом, в 20 метрах, есть бюро пропусков, со стульями и кондиционером, но они не приближаются к госпиталю. И не уходят. Дистанция. Через 40 минут появляется группа из пяти загорелых мужчин в растянутых и заляпанных майках: подходят к седому, обсуждают детали. Доносится: «Нужен приказ от человека, который знает». Один из мужиков в майке подходит ко мне: «Откуда узнала, что тела здесь?» Бросает курящим рядом солдатам: «Она журналист, не говорите с ней». Солдаты быстро грузятся в машину, закрывают двери, потеют, не решаясь ни открыть окно, ни завести двигатель. Ухожу на самый солнцепек, подальше. Солдаты вылезают подышать, но родственники так и не решаются вернуться в тень.

Через час один из «заляпанных» кричит из проезжающего джипа: «Езжайте на обед, все еще решается». Семья уезжает.

Позже узнаю: им удалось забрать тело. Никто из властей с ними не связывался: своего они нашли сами, все решалось через телефонные переговоры с Донбассом, а затем — Донбасса с Ростовом, тело отдавали неофициально. На следующий день — тоже тайно — забирают тело Сергея Ждановича из Электрогорска. Для этого руководитель исполкома партии «Единая Россия» и по совместительству — председатель местного «Боевого братства» Роман Тикунов лично едет в Ростов.

Ветеранские организации по моей просьбе встречаются с руководством СКВО. Руководство отвечает ветеранам со всей искренностью: тел в Ростове нет, это утка, искать нечего. Сотрудник пресс-службы областной администрации Александр Титов, обойдя много кабинетов, растерян: «Мне тоже не дают никакой информации. Пока могу точно сказать, что отправкой тел мы не занимаемся и с родственниками не связываемся».

У торгового центра стоит девушка в форменной футболке. Молча приобнимает, ведет по эскалатору, потом в подсобку «Центробуви». В подсобке парень готовится есть бутерброд, но быстро выходит.

Девушку зовут Ляна Ельчанинова, по совету коллег разместила объявление в «ВКонтакте» с именем пропавшего мужа — Евгения Ивановича Короленко, 1967 года рождения. В тот день мне сообщили его имя как имя погибшего. Донецк подтвердил, что Короленко мертв, что тело — в той самой фуре — отправили в Ростов.

Слез у Ляны нет.

— Я уже рада, что он не там в куче лежит. Там же много тел осталось. Мне сказали, что они уже разлагаются совсем. Что украинские военные их хотят сжечь.

Ляна ищет мужа восьмой день. Коротко пересказывает свой ад.

— Женя уехал, мне ничего не сказал. Я пришла с работы ночью, я до десяти работаю, одна записочка лежит. Машину куда-то дел. Написал: «Машина у Андрика». 30 мая я выясняю, что этот Андрик служил с ним в Афгане. Типа там какой-то друг. И вроде бы этот Андрик видел в списках погибших Женину фамилию. Звоню. «Да, все, погиб, но я тела не видел, попозже позвоню, скажу, где и когда забирать». Дождалась до 11 вечера, звоню опять. «Я вообще не знаю, где они, отстаньте от меня с глупыми вопросами». Потом сам звонит: «Нету его в Ростове, в одном списке есть, в другом — нету». Потом говорит: там никого не опознать, вот прямо как было в Чечне, начинает рассказывать всякое страшное. Но у меня голова уже включается. По рукам я же опознаю, по ногам. По зубам: с зубами же не сделаешь ничего, а у него есть вставные, я могу и стоматолога его привести, пусть посмотрит. По генетике. «Нет, экспертиза — это дорого».

Потом появился пост про фуру. Как их везли.

Я хожу на работу, но девочки видят, какая я. Тоже начали искать по знакомым. Кто в милиции работает, кто в ФСБ, и никто ничего. Вроде и не слышали, что в Ростов везли столько много тел. У директора одна девочка в БСМП-2 работает. Она подтвердила, что пришла фура, но у них не было места в морге, и тела отправили на Военвед.

Я звоню им. Я-то, дура, сказала, что из Донецка поступил. Они как про Донецк, про Украину услышали, — прямо все: «Нет, нет, нет…»

Ляна спокойна. Слезы мгновенно появляются и высыхают.

— Если не забрать, то хотя бы увидеть его тело. Или фотографии тела.

Звоню единороссу Тикунову. Я знаю, что он прямо сейчас сопровождает доставку тела Ждановича в Электрогорск. Объясняю: рядом — жена человека, который погиб вместе со Ждановичем. Тикунов говорит, что я все путаю, что это у него погиб товарищ, а наша газета печатает ложь и непроверенные факты. «Вдова, восьмой день обходит морги, передам трубку?» — «Не смейте мне больше звонить», — выключает телефон.

Обзваниваем «Боевое братство», ветеранов Афганистана, военных. Обещают помочь, но советуют сильно не надеяться.

Вот записка, найденная внутри Жениного блокнота.

«Сладусь!

Вот не мог тебе сказать вчера, не хотел расстраивать, потому, что ты мне не безразлична.

Ты видишь, как оно все закрутило.

Мне очень тяжело находиться так, не работая, не живя, просто тупик какой-то. В общем, я уехал в Донбасс, там меня ждут, перспективы есть. Потом расскажу, если останусь жив.

Люблю тебя.

Все.

Я в роуминге, дорогая».

Они вместе два с половиной года. Не расписаны. На майские обсуждали, что надо бы узнать, как и куда подавать заявление. «Это было такое счастье абсолютное. Мы даже не ругались ни разу».

С мая 1985-го по май 1987-го Евгений служил в Афганистане, мотострелковые части, специальность «стрелок».