Наконец Миллс вошла и, покачав головой, сказала:

– Не знаю, кто сильней поехал крышей: Лиз Марбл – потому, что не верит в очередной провал «Янкиз», или Джонни Ипполито – потому, что просит выпустить его. Если бы он полтора года назад, когда мы с Корбином его только взяли, принял предложение Черневски, уже гулял бы на свободе. – Она шумно выдохнула. – Ну, что там за очередная тайна?

Крейн, не вдаваясь в подробности, рассказал о своем видении и закончил словами:

– Похоже, Катрина не могла долго поддерживать связь со мной в чистилище, отсюда и отсутствие деталей.

– Да, – кивнула Миллс, – похоже, Молох пристально следит за ней. Так что там за крест?

– Понятия не имею. – Покачав головой, Крейн встал. Теперь, посвятив в курс дела Миллс, он был не в силах усидеть на месте. – Ни от короны, ни от колонистов я наград не получал.

– Катрина даже не намекнула?

– Я же точно процитировал тебе ее сообщение, слово в слово, – вспыльчиво ответил Крейн. – «Отыщи крест, которым тебя наградили».

– Может, дело не только в словах? Что еще ты видел?

– Еще я видел людей, так или иначе вовлеченных в наш конфликт: генерал Вашингтон, ван Брант, ты, Молох и… – Крейн часто-часто заморгал. – Погоди… ну конечно! Еще я видел Виллетта!

– Это кто такой?

Крейн покачал головой.

– Маринуй Виллетт, лидер «Сынов свободы». Континентальный конгресс наградил нас десятерых особыми крестами – за храбрость, проявленную в борьбе с короной. Крест, впрочем, был не единственной наградой: некоторым солдатам вручили шпаги, а также медаль «За верность» – Джону Полдингу, например, и его товарищам, за поимку майора Андре.

– Странно, как мистер Фотографическая Память мог забыть о таком, – улыбнулась Миллс. – Ну, и что же стало с твоим крестом?

– Мистер Фотографическая Память, – кисло ответил Крейн, – не забыл. Он просто не получил награды на руки. Когда Конгресс объявил о награждении, сами кресты еще только заказали одному французскому серебряных дел мастеру. К моменту моего недосмертельного столкновения со Всадником тот не успел закончить работу.

– Недосмертельного? Мне нравится. Вообще-то, если кого-то награждают медалью посмертно, то награду вручают семье покойного.

Крейн покачал головой.

– Не в моем случае: Катрина, наложив заклятие на мой труп, подалась в бега, а про нашего ребенка мало кто знал. – Он невольно вздрогнул: недавнее откровение о том, что Катрина родила от него сына, потрясло до глубины души. Катрина и сама не ведала о беременности, а после гибели мужа, родив Джереми, оставила младенца на попечение верным товарищам. Правда, вскоре те погибли, а мальчик отправился в приют. – Боюсь, единственным моим наследником тогда мог считаться отец. Сомнительно, чтобы правительство новообразованных Соединенных Штатов передало такую награду члену британской аристократии, который отказался от сына, изначального получателя награды, стоило тому перебежать на сторону противника.

– Представляю: «Получите медаль покойного сына от друзей-повстанцев». Да уж, навряд ли. – Миллс вздохнула. – Ладно, думаю, перво-наперво следует разузнать про Крест Конгресса. Кто еще получил его?

– Затрудняюсь ответить. Маринуй Виллетт, ван Брант и я узнали о награде уже постфактум. Имена остальных получателей до нашего сведения не довели.

– Это плохо. – Миллс подошла к ноутбуку, намереваясь отыскать нужную информацию в невидимой библиотеке, то есть в интернете.

Поколдовав немного над клавиатурой, она нашла наконец страницу с нужными сведениями.

– Кажется, твоего серебряных дел мастера звали Гастон Мерсье. Кресты он закончил в 1785 году. Готовые награды морем отправил в Штаты, где Джордж Вашингтон вручил их выжившим героям и семьям погибших.

Крейн покачал головой.

– Мы уже выяснили: это применимо не ко всем. Эта твоя плетеная страница предоставляет список имен?

– Не плетеная, а сетевая. И да, список есть. Правда, в нем всего одно имя – кроме Виллетта и ван Бранта. Тенч Тилман. – Миллс оторвалась от экрана. – Кем надо быть, чтобы назвать ребенка Тенчем? – Она мотнула головой. – Спросила я у человека, которого нарекли Икабодом.

– Вообще-то, – заломил бровь Крейн, – мое имя восходит к библейским временам и даже упоминается в книге Самуила[4]. Что до мистера Тилмана, то, боюсь, не имел чести знать его. Зато помню, что он был среди самых доверенных помощников Вашингтона.

Миллс откинулась на спинку кресла.

– В общем, в сети насчет крестов подробностей нет. Я продолжу копать, но если Катрина не даст больше подсказок, то не знаю, как нам быть.

– В самом деле… Катрину я люблю больше жизни, но с каждым днем все сильнее убеждаюсь, что знал ее не так, как должен бы. Остается питать надежды, что это мое незнание не обернется губительным.

Пока с дочерью Фрэнка Ирвинга не произошел несчастный случай, он даже не обращал внимания на Закон об инвалидах 1990 года.

Нет, про сам закон он знал. Еще когда он был новичком в департаменте полиции Нью-Йорка, сержант, бывало, отправлял его выписывать штрафы за нарушения правил парковки. Фрэнк часто штрафовал тех, кто занимал места для инвалидов, и тех, кто загораживал специальный пандус для колясочников на тротуаре. Да и сам он временами грешил тем, что пользовался гаражным лифтом, когда просто лень было подниматься пешком.

Однако по-настоящему доброту Конгресса он сумел оценить, лишь когда Мейси выписали из больницы и врачи сказали, что ходить она больше никогда не сможет.

Сама дочка воспринимала это как должное, потому как родилась уже после того, как закон приняли. Случись самому Ирвингу сесть в инвалидное кресло в возрасте Мейси – в 1980-х, – ему пришлось бы куда сложнее: меньше лифтов, меньше пандусов, отдельных мест для парковки и прочая, прочая.

Да, жизнь в последнее время сильно переменилась. Появление солдата времен Войны за независимость бесследно для Ирвинга не прошло…

Они с дочерью двигались вверх по Пятой авеню ко входу в Метрополитен-музей, мимо уличных художников и лотков с едой и напитками.

– Ну вот, Фасолинка, – сказал он, придерживая для дочери дверь. – Я тебе не рассказывал, как первый раз пришел сюда?

– Всего-то тысячу раз, пап, – снисходительно улыбнулась Мейси. Это был их обычный ритуал, когда они наведывались в музей.

– Что, правда? – притворно удивился Ирвинг. – Уверена, что я рассказывал, как приходил сюда в четыре года?

– Да, пап. Ты говорил, что не помнишь всю поездку, только обрывки, образы вроде картин. Ты стоял у главного входа, смотрел на Рембрандта, глядел на монетки в колодце желаний у храма Дендеры…