Молодая женщина, со своей стороны, проводила жизнь в смертельной скуке. В глубине ее души таилось безумное желание покончить с этим однообразием. Ее сердце не жило до сих пор, а в материнстве, которое могло бы отвлечь ее мысли, может быть, спасти ее, успокоить ее возмущение, — в материнстве ей было отказано.

На горе недалеко от парка, в центре которого был выстроен дом Гонсолена, жил лесоруб, Томас Луар, часто работавший у торговца лесом. Это был очень странный и причудливый малый, о котором ходили различные слухи. Одни называли его контрабандистом и смелым браконьером, который не побоялся бы вступить в драку с жандармами, лесничими или таможенными. Другие представляли его прилежным работником, глубоко привязанным к своей старой матери и окружавшим ее заботой и нежностью.

Томас Луар был браконьером, как все крестьяне в Бушу, возможно, чуть смелее других, потому что не любил прятаться. Часто Томас становился контрабандистом. Хотя он был крепкого сложения и не имел недостатка в работе, он не всегда располагал средствами, чтобы оказывать матери ту помощь, которой требовало ее слабое здоровье. Он хотел, чтобы в доме ее окружал достаток, а его тяжелое ремесло, как ни был он искусен и неутомим, не избавляло старушку зимой от холода, не позволяло покупать нужные лекарства и приглашать доктора из Сен-Клода, когда больной делалось хуже. Тогда Томас брал свои сбережения, бросал топор, застегивал штиблеты и отправлялся в Швейцарию, откуда возвращался по горным тропинкам с тюком табака на спине. Его называли дикарем, но он был всего лишь робок. Его называли добрым, и не ошибались.

Томас получил некоторое образование. В детстве он был смышленым, и это заметили в школе. Приходский священник полюбил его, взял к себе, а так как мать его в то время работала, а отец был еще жив, священник поместил Томаса Луара за казенные деньги в семинарию в Сольнье. Томас оставался там четыре года. В этот промежуток времени отец умер, а мать занемогла. Пришлось забрать ребенка из семинарии.

Вернувшись в Бушу, Луар выбрал ремесло лесоруба и работал с утра до вечера. Он не жаловался, не сожалел. В холодных стенах семинарии Томас задыхался. На него надели оковы, с которыми он никак не мог смириться. Он умирал в семинарии, как волчонок в конуре. Свобода стала для него громадным облегчением. В двадцать пять лет Томас Луар был высоким и крепким молодым человеком с правильными чертами лица, с кротким взглядом и квадратным лбом. Темно-каштановые волосы были острижены под гребенку. Он не носил ни усов, ни бороды и потому казался еще моложе.

Ему приписывали много любовных интриг. Когда он шел утром по дороге в Бушу и останавливался поговорить с фермером, гнавшим быков, редко бывало, что разговор не оканчивался такими словами: «Ну, Томас, ты все еще ходишь к своей блондинке?» Молодой человек смеялся и пожимал плечами. Дело было в том, что он еще не думал о любви. Его жизнь наполняла трудная и беспрерывная работа да привязанность к матери. Когда кто-нибудь из молодых людей в Бушу женился, Томас чувствовал неопределенную печаль, но он быстро отбрасывал ее от себя с улыбкой, и если грусть возвращалась, он говорил себе: «Пройдет!» И грусть в самом деле проходила, как мелкий дождь, прогоняемый лучами веселого солнца.

Однажды на тропинке, поднимавшейся в гору между соснами, Томас встретил молодую женщину. Тропинка была узкая, и Томас посторонился, чтобы пропустить женщину. Это была Мадлен. Луар не мог сдержать восторга и пробормотал, сам не зная, что говорит:

— Боже, как она хороша!

Прошло несколько месяцев. В одно прекрасное весеннее утро лесоруб охотился в парке Гонсолена. Он не обращал внимания на угрозы лесничего Гиде, хотя ему уже дважды пришлось повздорить с самим хозяином. С ружьем под мышкой, спрятавшись в кустарнике, он поджидал косулю, которая скрывалась в чаще. Это было в апреле. Солнце, уже теплое, пробивалось сквозь ветви, освещая зазеленевший мох, распускающиеся почки деревьев и первые фиалки. Вдруг Томас услышал голоса, потом затрещали веточки, свалившиеся с сосен: кто-то приближался к месту, где притаился охотник. Он спрятался за дерево.

Мадлен Гонсолен, небрежно опираясь на руку мужа, шла по тропинке в десяти шагах от Томаса. Ее иссиня-черные волосы блестели на солнце, она не потрудилась причесать их, и пряди свободно падали на шею и на спину. Она оставила мужа, нарвала цветов и вошла в лес. Не сделав и двух шагов, женщина вдруг остановилась и вскрикнула от испуга: она очутилась лицом к лицу с лесорубом. Он смотрел на Мадлен с простодушным, почти детским восторгом. Гонсолен прибежал на крик жены. При виде молодого человека он рассвирепел.

— Опять ты, Томас Луар? — сказал он грубо.

Томас не слушал. Он не спускал глаз с Мадлен.

— Слушай же, негодяй! — продолжал злиться старик. — Предупреждаю тебя, я приказал моим лесничим всадить тебе в ребра дробь, если они застанут тебя в парке.

Томас не шевелился, тогда Гонсолен стал его трясти. Томас казался удивленным. Он как будто пробудился ото сна, закинул ружье на плечо и пробормотал:

— Ах, да! Я охотился. Одной косулей больше или меньше в вашем лесу, какая вам разница, господин Гонсолен?

И, опять взглянув на Мадлен, он машинально повторил дрожащими губами:

— Боже! Как она хороша!..

Мадлен покраснела. Эта грубая лесть понравилась ей. Томас убежал, не оборачиваясь. Приятель, встретивший юношу, когда тот выходил из парка, и удивленный его неровной походкой, закричал:

— Томас, уж не пьян ли ты, что у тебя ноги заплетаются?

Томас действительно опьянел.

С этого дня Луар проводил в окрестностях дома Гонсолена все время, которым мог свободно располагать. В воскресенье он бесцельно бродил по парку и ложился отдохнуть в кустарнике, на опушке. Он целыми часами ждал Мадлен, которая приходила сюда каждое утро — то одна, то с мужем. Когда она шла по дорожке, касаясь ветвей и цветов своей нарядной одеждой, Томас следил за ней упоенным взглядом. В такие минуты он переставал существовать. Вся кровь приливала к его сердцу, и он был вынужден закрывать глаза. Он остерегался сделать даже малейшее движение, чтобы не рассеять волшебное видение.

Когда еще издали он видел, как Мадлен выходит из дома и идет по аллеям сада, проходит через маленькую лужайку, отделяющую калитку от первых деревьев леса, на его лице появлялось выражение восхищения и счастья. Глаза его увлажнялись, дыхание становилось прерывистым, сердце билось с болезненной скоростью. Он бормотал себе под нос, как бы пугаясь своего душевного волнения и испытываемого чувства:

— Боже мой! Неужели я схожу с ума?

Каждый раз, когда Мадлен возвращалась домой, он начинал плакать, потом, пробираясь между ветвями, целовал след, оставленный молодой женщиной на траве, еще мокрой от утренней росы. Потом убегал как безумный. В следующее воскресенье он опять оказывался на своем посту и устремлял лихорадочный взгляд на окна дома Гонсолена.

Однажды Мадлен прошла так близко от него, что ее платье коснулось руки, которую он положил на листья куста. У Томаса закружилась голова. Другой раз ветка зацепилась за корсаж молодой женщины, и розы, сорванные ею, упали на траву. Она прошла мимо. Томас бросился на колени, подобрал лепестки и стал горячо целовать их. Мадлен услышала шум его шагов. Она обернулась и увидела юношу, однако продолжила прогулку, погрузившись в свои мысли. Томас ничего не заметил.