Пожав плечами, я пробежал взглядом письмо, затем оделся и убрал его в карман пиджака. Бросив прощальный взгляд в зеркало, я застегнул на запястье часы и отправился к ожидавшим меня полицейским.

Часы показывали пятнадцать минут пятого. По местному времени.

Врач ждала меня за овальным столиком, заполняя какие-то документы на компьютере. У неё за спиной стоял худой суровый мужчина в чёрном костюме. Больше в комнате никого не было.

Посмотрев вокруг, я обратился к мужчине.

— Вы из полиции?

— Они снаружи. — Он указал на дверь. — Сюда им доступ запрещен. Нужно специальное разрешение. У нас собственная служба безопасности.

— А вы кто?

Мужчина посмотрел на меня с тем же смешанным чувством, что и врач внизу.

— Надзиратель Салливан, начальник Центральной тюрьмы Бей-Сити. Заведения, которое вы сейчас покидаете.

— Похоже, вы не слишком огорчены тем, что расстаетесь со мной.

Салливан прошил меня взглядом насквозь.

— Вы рецидивист, Ковакс. Я никогда не видел смысла в том, чтобы тратить здоровую плоть и кровь на таких, как вы.

Я пощупал письмо в нагрудном кармане.

— К счастью для меня, мистер Банкрофт с вами не согласен. Он должен был прислать за мной лимузин. Машина уже ждет?

— Я не смотрел.

Где-то на столе запищал компьютер. Врач закончила вводить данные. Оторвав закрутившийся лист твердого носителя, она расписалась в двух местах и протянула его Салливану. Склонившись над бумагой, надзиратель прищурился, читая. Наконец, черкнув свой автограф, он отдал лист мне.

— Такеси Лев Ковакс, — сказал Салливан, делая ошибку в моей фамилии с тем же мастерством, что и его подчиненный в зале с резервуарами. — Властью, вверенной мне Советом правосудия Объединенных Наций, я освобождаю вас под опеку Лоренса Дж. Банкрофта на период до шести недель, по прошествии которых условия вашего досрочного освобождения будут пересмотрены. Пожалуйста, распишитесь вот здесь.

Взяв ручку, я вывел чужим почерком свою фамилию рядом с указательным пальцем Салливана. Надзиратель разделил копии и вручил мне красную. Врач протянула ему второй лист.

— Это медицинское заключение, свидетельствующее, что оцифрованный мозг Такеси Ковакса получен в целости и сохранности от Администрации правосудия планеты Харлан. После чего он был заключен в оболочку этого тела. Засвидетельствовано мной и монитором внутреннего наблюдения. К свидетельству прилагается диск с копией полученной информации и сведениями о резервуаре. Пожалуйста, подпишите декларацию.

Я поднял голову, тщетно разыскивая камеры наблюдения. Впрочем, спорить не из-за чего. Я подписался второй раз.

— Это копия соглашения об опеке, которой вы связаны. Пожалуйста, прочтите её внимательно. Невыполнение любого из пунктов может привести к тому, что вы будете незамедлительно помещены на хранение для полного отбытия срока здесь или в другом исправительном заведении по выбору администрации. Вы согласны с этими пунктами и обязуетесь их выполнять?

Взяв бумагу, я быстро пробежал её взглядом. Стандартная форма. Чуть измененная версия соглашения об опеке, которое мне приходилось раз десять подписывать на Харлане. Язык был довольно корявым, но смысл оставался тем же. Одним словом, чушь собачья. Не моргнув глазом, я подписал соглашение.

— Что ж, в таком случае, Ковакс, можете считать себя счастливым человеком. — На мгновение сталь из голоса Салливана исчезла. — Не упустите свой шанс.

Неужели эти люди не устают повторять подобные глупости?

Молча сложив листы бумаги, я убрал их в нагрудный карман. Я уже собрался уходить, когда врач, встав, протянула мне маленькую белую визитную карточку.

— Мистер Ковакс!

Я остановился.

— У вас не должно быть никаких серьёзных проблем с привыканием, — сказала она. — Это здоровое тело. Но если все же что-то случится, позвоните по этому номеру.

Протянув руку, я взял маленький прямоугольник картона с механической точностью, которую раньше не замечал. Начала действовать нейрохимия. Моя рука отправила визитную карточку в карман, к остальным бумагам, и я, не сказав ни слова, пересек комнату регистратуры и толкнул дверь. Быть может, не слишком учтиво, но в этом здании ничто не пробудило мое чувство благодарности.

«Вы можете считать себя счастливым человеком, Ковакс». Это точно. В ста восьмидесяти световых годах от дома, в чужом теле, выпущенный под соглашение об опеке на шесть недель. Переправленный сюда, чтобы заняться тем, к чему местная полиция боится подойти и на пушечный выстрел. А в случае любого прокола назад, на хранение. Выходя из регистратуры, я чувствовал себя таким счастливым, что мне хотелось петь.

Огромный пустынный зал напомнил мне железнодорожный вокзал в Миллспорте. Стеклянный пол светился янтарем в лучах вечёрнего солнца, проникавших через длинные прозрачные панели крыши. У выхода какие-то ребятишки баловались с автоматическими дверями; возле стены фырчал одинокий уборочный робот. И больше никакого движения. В сиянии полированного старого дерева скамеек застыли группки людей. Они молчаливо дожидались возвращения друзей и родственников из ссылки видоизмененного углерода.

Центр выгрузки.

Эти люди не узнают своих близких в их новых оболочках. Радость свидания оставлена только тем, кто возвращается домой. Встречающие настороженно ждут, какое новое лицо и тело предстоит учиться любить. А может быть, это далекие потомки, разделенные несколькими поколениями, встречают родственников, оставшихся в смутных детских воспоминаниях, а то и просто превратившихся в семейное предание. Один мой знакомый, парень из Корпуса чрезвычайных посланников по фамилии Мураками, ждал возвращения своего прадеда, помещенного на хранение больше ста лет назад. Он отправился встречать его в Ньюпест, захватив в качестве подарка на возвращение литровую бутылку виски и бильярдный кий. Мураками хорошо запомнил рассказы о том, как славно проводил время его предок в бильярдных залах Канагавы. Хотя поместили прадедушку на хранение задолго до рождения правнука…

Спустившись по лестнице в зал, я сразу же отыскал взглядом тех, кто встречал меня. Три высокие фигуры стояли возле скамейки, возбужденно переминаясь с ноги на ногу. От этого в воздухе возникали завихрения пыли, сверкавшей в косых лучах солнца. Четвертая фигура восседала на скамье, сложив руки на груди и вытянув ноги вперед. Все четверо были в зеркальных очках, так что на расстоянии их лица казались одинаковыми масками.

Поскольку я уже направился к выходу, у меня не возникло никакого желания поворачивать к ним. Когда я был посреди зала, это до них наконец дошло. Двое двинулись наперехват с небрежным спокойствием только что накормленных крупных представителей семейства кошачьих. Широкоплечие, зловещие, с одинаковыми алыми прядями волос, торчащих гребнем. Они преградили мне путь, встав в паре метров впереди, вынуждая остановиться или резко повернуть, описав дугу. Я остановился. Только что возвратившийся с хранения, в новой оболочке, я был не в том виде, чтобы ссориться с местной полицией. Второй раз за день я постарался изобразить улыбку.