что люди часто считали мое видение вещей несколько странным. Я заметил сначала такое отношение со стороны детей, недавно приехавших в Телеаджен. Привыкшие к обычным детским играм в Англии и Америке, они были озадачены моими предложениями развлечений, требующих более богатого воображения, например, когда мы, скользя на коньках, всматривались в незнакомые и неясные видения в глубине льда. Не желая навязывать свои интересы другим, я в свою очередь не хотел, чтобы мне навязывали что-либо другие. Полагаю, что, возможно, я был нонконформистом не потому, что сознательно стремился к этому, а скорее из-за какой-то неспособности приспосабливаться к нормам других людей. То, что было важным для меня, казалось им неважным, тогда как довольно часто то, что они считали важным, казалось мне непонятным.

Мисс Барбара Хенсон (теперь миссис Элсдейл), бывшая какое-то время нашей гувернанткой, описала мне в недавнем письме, каким она запомнила меня, когда мне было семь лет: «Вы были, конечно, “не как все", Дон, — “в семье, но не из этой семьи". Я всегда сознавала, что вы обладали каким-то мистическим свойством, которое выделяло вас среди других, и окружающие также чувствовали это. Вы всегда были наблюдателем с необычно открытым взглядом сине-серых глаз, по которым почему-то трудно судить о вашем возрасте. Спокойно, приводя этим в замешательство других, вы проводили маленькие и смешные опыты над людьми, как бы проверяя свои подозрения относительно чего-то касающегося их. Чувствовалось, что вы ищете правду во всем, никогда не ограничиваясь уклончивостью или полуправдой».

Кора Бразьер, наша ближайшая соседка, добрая и симпатичная леди, однажды сказала мисс Хенсон: «Я всегда стараюсь быть особенно ласковой с Доном, потому что он не такой, как другие. Мне кажется, что он знает это, и он одинок».

Правда, я осознал это полностью лишь после отъезда из Телеаджена, однако и там меня не покидало какое-то ощущение одиночества. Это чувство в известной степени не было столь сильным благодаря присутствию хороших друзей и благодаря гармоничной жизни дома.

Мои родители горячо любили своих детей. Их взаимная любовь также была примерной и надежно гарантировала нашу эмоциональную безопасность. Никогда в жизни я не видел, чтобы они ссорились или хотя бы выходили из себя.

Мой отец наделен особым даром обращения с детьми. Довольно сдержанный по натуре, он, тем не менее, обладал и обладает сегодня истинной добротой и чувством юмора, которые дают ему возможность тонко гармонировать с детскими умами. Перед сном он придумывал нам очень веселые истории, которые продолжались из вечера в вечер, часто с дополнениями со стороны его заинтересованных слушателей. Потом, когда мы с братьями готовы были заснуть, он обычно укладывал нас на том или ином краю кровати в зависимости от нашего желания путешествовать во сне в Австралию, в Америку или в какую-либо другую далекую страну.

Он многому научил нас своим примером и словами. Мы учились у него прежде всего благодаря тому, что постоянно видели в нем олицетворение скромности, честности, благородства, доброты и исключительной справедливости. Я бы даже назвал этого спокойного и довольно стеснительного человека великим.

Однако в моих отношениях с ним всегда присутствовал некий элемент печали. Человек естественно надеется найти в своих сыновьях, особенно в первенце, свое полное отражение, а я не был таким. Я серьезно пытался разделять интересы отца, однако в отношении тех или иных вещей его прежде всего интересовало «как», а меня — «почему». Он был ученым, а я, подсознательно, философом. Он старался заинтересовать меня тем, как действуют те или иные устройства. (Я все еще помню нашу пыльную «экспедицию» под дом, где он объяснял нам, мальчикам, как звонит дверной звонок. Я по крайней мере старался чувствовать благодарность!) Но меня интересовало только значение вещей. Моя неспособность говорить с ним о том, что вызывало у каждого из нас глубокий интерес, была первым свидетельством того, что его мир, который я считал частью нормального мира, никогда не будет по-настоящему моим.

С мамой мы интуитивно понимали друг друга. Наше общение заключалось в основном не в словах; прежде всего это было общение душ. Она никогда не говорила, что молится за своих детей, но я знаю, что ее молитвы и любовь ко мне были величайшим благодеянием в годы моего становления.

Румыния была все еще феодальным государством. Народ этой страны, одаренный творчески, в остальном был нетороплив и недостаточно эффективен. В деловом двадцатом веке страна являла собой анахронизм. Рабочие могли в течение пятнадцати лет лопатами и кирками пробивать туннель под железнодорожным полотном у главного вокзала столицы. Однажды летом, в стремлении подражать остальному цивилизованному миру в кампании по эффективному использованию светлой части суток, по ошибке чиновников вся нация перевела часы на час назад! Тесты для водителей содержали такие глубокомысленные вопросы, как-то: «Что находится на бампере машины?» (фары, естественно). Несколько лет спустя Индра Деви, известная преподавательница йоги [Автор книг «Вечно молодой», «Всегда здоровый» и др.], рассказала мне, что в румынском поезде проводник однажды спросил ее, что это она делает в купе второго класса.

— Разве вы не видите? У меня билет второго класса! — ответила она.

— О, в Румынии это не имеет значения! Пожалуйста, идите и садитесь в купе первого класса, где едут все.

Невнимание к тонкостям современной коммерции и производительности труда казалось естественным для страны, которая вдохновляла на мысли о музыке и поэзии. Румыния была одной из самых пленительно красивых стран, которые мне когда-либо приходилось видеть: земля плодородных равнин и парящих вершин, пестро одетых крестьян и музыкально одаренных цыган, телег с сеном на оживленных магистралях, соперничающих в поисках дорожного пространства с автомашинами, хихиканья голых детишек, веселых песен и смеха. Часто по вечерам за пределами нашей колонии мы могли слышать говор, пение или игру на скрипке цыган: печальные, чисто звучащие мелодии народа, навсегда изгнанного из своей настоящей родины, Индии. Эти цыгане были моим первым контактом с утонченно-субъективными настроениями Востока — настроениями, которые, как мне предстояло понять, нашли свое отражение во многих аспектах жизни Румынии. На протяжении столетий Румыния находилась под властью турок. Сегодня эта гордая, развивающаяся западная нация все еще сохраняет что-то от ауры мистического Востока.

Румыния была королевством. Летний дом короля Карла II находился примерно в шестидесяти километрах к северо-западу от нас, в Синайе — красивой горной резиденции среди Трансильванских Альп. Я никогда не видел его, хотя мы и проводили каникулы в Синайе и в других причудливых городах и деревнях того района: Баштени, Предиле, Тимише, Брашове. Зимой мы часто катались на лыжах; летом — совершали длительные прогулки пешком,