Я увидела сегодня, как бредет он по улицам, не обращая внимания на машины и не слыша их нетерпеливых сигналов. Он был похож на тряпичную куклу: руки безвольно висели вдоль тела, а глаза смотрели в никуда. Погруженный в свои мысли, он шел, улыбаясь то ли грустно, то ли глупо и думая о том – если он еще был способен думать, – где бы раздобыть своего порабощающего зелья, чтобы еще разочек «освободиться».

Я увидела этого юношу-старика, и сердце мое наполнилось печалью. Нет, это была не жеманная псевдоморальная грусть, вызванная созерцанием чего-то недозволенного или непониманием юношеских проблем. Печаль родилась от очевидности неудач, как будто сосредоточившихся в этом несчастном существе, от всех загубленных мечтаний, от его растраченной зря энергии, от вида юности, которая теперь едва ли сможет вновь обрести счастье. Мне грустно было видеть человека без Бога, без веры в кого бы то ни было. Но все же, как ребенок, заблудившийся в темноте, он будто бы пытался нащупать что-то, на что можно опереться.

Я иду по жизни, стараясь видеть всё – видеть, чтобы учиться, – но даже я горячо взмолилась Богу, чтобы он не дал мне вновь увидеть такое страдание… Моя мольба была лишь минутной слабостью, вспышкой эгоизма. И я сразу же поняла: для того чтобы не видеть еще больших страданий, я должна дать себе слово устранять их причину.

Для этого у меня есть лишь мои слова и мое перо – весьма скромные средства, но я предлагаю их с искренностью того, кто тоже молод, но знает такие пути освобождения, где нет ловушек для тела и где душа не погибает, а, напротив, обретает крылья.

Сегодня я увидела хиппи…

Он показался мне призраком далекого прошлого, но после некоторого размышления я вынуждена была признать, что свой расцвет движение хиппи переживало не так уж давно. Я знала, что целые миры появляются и исчезают в круговороте времен, но хиппи, которого я увидела, заставил меня задуматься и о том, как стремительно сменяют сегодня друг друга циклы времени, словно вихрь ускоряя стрелки часов цивилизации.

Лохматый и длинноволосый хиппи носил линялую, специально состаренную одежду, он был живым воплощением протеста… Но протест этот был рожден не идеей движения хиппи – в этом человеке жил протест, вызванный тем, что перемены, на которые он надеялся, так и не осуществились. Протест, вызванный тем, что идея, которой он жил, не смогла изменить мир, ибо не воплотилась, не обрела конкретной формы и, выйдя из моды, тихо угасает сегодня.

Во времена, когда этот хиппи родился, когда он не был одинок, как сейчас, когда в разных уголках мира тысячи молодых людей вели подобный образ жизни, – тогда было против чего протестовать. Обветшавшие идеи и нравы требовали основательных изменений, и осуществить их могла именно молодежь, стремившаяся к искренности и чистоте. Фальши поверхностной морали необходимо было противопоставить действия благородные, идущие от сердца, а загрязненной атмосфере города – возрожденную любовь к природе. В противовес анонимному машинному труду требовалось вернуть ценность личным усилиям человека, чтобы хоть малая часть работы делалась вручную и чтобы каждое изделие отличалось хотя бы одной оригинальной деталью. Искусство, которое и так мало что выражало или не выражало ничего вовсе, превратилось в ремесленничество; даже та одежда, которую носило «старое» общество, была отвергнута ради новой «униформы» – костюма «бедняка»…

Да, хиппи и вправду желал изменить жизнь, но, вероятно, он не подумал о том, что изменить не значит только разрушить старый, отживший порядок; чтобы изменился образ жизни, необходимо установить другой порядок, действенный и прочный. Увы, из-за ложного понимания идеи свободы вновь разбилась мечта, которая могла бы воплотиться… Ради «свободы» были отвергнуты все системы, все формы организации, все обязательства, и каждый делал что хотел или что мог… Вот почему хиппи, которого я увидела сегодня, не представлял всех хиппи: они были очень разными, у них было очень много идей, настолько сложных и противоречивых, что в конце концов общим остался лишь протест. Протест против всего на свете.

И ничего не изменилось… Общество, огромное, могущественное, или окончательно поглотило «старших» хиппи, или же навсегда исторгло их из себя, поскольку они уже не смогли приспособиться к жизни, и не только психологически: они страдали и тяжелыми физическими недугами, прежде всего из-за наркотиков.

Поэтому хиппи, которого я увидела, не знает счастья и ничему не радуется. Он просто бродит по миру в своем вечном протесте, но уже безо всякого смысла. Зерна его прекрасных идей: искренность, о которой они так много говорили, мечта жить среди братьев и делить с ними радости и горе, любовь к природе – вызывают сегодня разве что снисходительную улыбку. Ведь история прагматична, а хиппи не добились успеха. Они не смогли уйти дальше протеста. Общество так и осталось со своими старыми язвами.

А у молодых в груди по-прежнему клокочет сила, которая дается людям с юных лет, – желание сражаться с несправедливостью, жажда создать новый и лучший мир.

Но кое в чем опыт хиппи пошел нам на пользу: сегодня мужчины «протестуют» и выделяются тогда, когда стригутся коротко, женщины – когда носят юбки, и все вместе – когда одеваются чисто. Сегодня молодые люди учатся и работают, сегодня они знают, что нет ни какого смысла отстраняться от общества, свысока указывая на его проблемы и ошибки; знают, что в самом сердце бури протеста всегда бьется чистое сердце юноши, готового побеждать себя самого и самоотверженно помогать другим.

Сегодня я увидела инопланетянина…

Вопреки расхожим представлениям, он не вышел из летающей тарелки, у него не было ни странных частей тела, ни глаз необыкновенного цвета, ни телепатических способностей. Он ничего не рассказал мне о своей удивительной планете и безграничных возможностях своей цивилизации, разумеется намного превосходящей земную.

Он не пытался предстать в образе «Учителя», которому ведомы скрытые истины, и не предсказал, что в будущем на нашей планете произойдут удивительные события.

Он не хотел доказать мне, что своими величайшими достижениями все древние цивилизации обязаны другим инопланетянам, появлявшимся на Земле в определенные периоды истории, чтобы из великого «научного сострадания» помогать людям. Он не открыл мне ни загадки египетских пирамид, ни тайны Ворот Солнца в Тиауанако, или «посадочных площадок» для космических кораблей в пустыне Наска, или космического путешественника, чье изображение украшает саркофаг майя в Паленке.

Он не играл роль благодетеля человечества и не пытался уверить меня в том, что без инопланетян оно осталось бы на самой первой, магической стадии своего развития.

Он не сбивал меня с толку скрытым материализмом, представляющим всех богов, которым поклоняется человек, в виде научных символов внеземной физики, отбрасывающей все чисто религиозное.

Он не бросился ко мне с дарами, которые приготовила Земле межгалактическая наука. И не потребовал от меня взамен ни какой-нибудь причудливой клятвы верности, ни еще более причудливых обещаний «Мудрецам» – сущностям, не имеющим ни тела, ни разума, ни (что, пожалуй, печальнее всего) нравственности и духовности; то есть «мудрецам», которые, должно быть, просто существуют, не испытывая никаких чувств.