сын. Пусть играет свадьбу без невесты, лишь бы безумец рук на себя не наложил. И послали слуг, одних — на базар, а других — к соседям, приглашать на праздник.

На другой день приходят соседи. Во дворе стол накрыт, за столом сидит нарядный жених. Место возле него пустое, но все делают вид, что так и надо. Стали пить, есть, песни петь. Вдруг слуга хозяевам говорит: у ворот какая-то бродяжка, танцорка-музыкантша. Только чужих глаз не хватало! Велят гнать взашей. Но тут юноша встрепенулся и говорит: ведите её сюда! Это невеста моя пришла. Гости замерли, хозяйка за сердце схватилась, а хозяин говорит: ладно, пусть ведут. «Будет плоха невестка, долго ли со свету сжить?» — подумал.

Заходит во двор Чарана, смотрит, чем её угостят. А её — виданое ли дело! — во главу стола сажают, возле красивого юноши, черноглазого, чернокудрого. Юноша сам ей чай наливает, в рот лакомые куски кладёт и смотрит, глаз не отрывает. Поела Чарана, попила, стала песни петь. Она строчку заведёт — юноша подхватит. Она слово — юноша другое. Словно один человек складывает! Пошла Чарана танцевать, а юноша музыку схватил и играет. Чарана ножкой топнет — юноша по струнам ударит, завертится — он перебирает так, что голова закружится.

Вот и праздник закончился. Юноша Чарану за руку берёт: пора, говорит, нам с тобой ночевать идти. Ведь теперь ты моя жена, а я твой муж, и ты всегда тут жить будешь.

Чарана засмеялась и к воротам пошла, а слуги ворота закрывают. Ладно, говорит Чарана, завтра уйду, а сейчас переночую.

Проснулись поутру молодые, и пошла Чарана к воротам. А они всё заперты. Она велит открыть, а юноша кричит:

— Нет, не уходи! Ты мне нужна! Умру, если уйдёшь!

Посмотрела на него Чарана и говорит:

— Не умрёшь. А если так нужна тебе, найдёшь меня сам.

Закружилась, обернулась птицей и улетела.

А на другое утро из дома ушёл и хозяйский сын.

Нашёл ли муж свою жену, знает одна птица Чарана. Только заходят иногда на праздники красивые женщины, поют, танцуют. Женщины как женщины, но очень любят на себя золото вешать. Много, много золота. Словно им золотых перьев не хватает.

Лилит Мазикина

Старичок с локоток

Раньше меряли не так, как сейчас, линейку в руки не брали. Да и теперь не всякий цыган в руки линейку возьмёт, особенно человека обмерять. Верят, что так можно человеку гроб намерить, — страшное дело! Сейчас верят не все, а раньше — каждый, так что отмеряли по пальцам или по частям руки. Локоток, например, был — это как у взрослого мужчины от кончиков пальцев до локтя руки длиной.

Однажды шёл табор себе, шёл. Малыши на телегах сидят, те, кто побольше, рядом с телегами идут, а тащат телеги лошади. Встал табор ночевать, а наутро глядят цыгане — всё вокруг в снегу. Значит, пока хватит кочевать, надо идти в деревню, проситься на постой.

Пошли и попросились.

Одна семья у старой вдовы остановилась. А в семье этой была девочка, сейчас про таких говорят — скоро в школу пойдёт. В общем, ещё малышка, но уже и бегает, и говорит, и маме помогает. Была она очень славная. Добрая, красивая. Звали Алмазуней. И вот как стали в этом доме у вдовы жить, Алмазуня каждое утро стала с косами вставать. С вечера расчешется, кудри распустит, к сёстрам на перину ляжет — и никто во сне не чует, чтобы она вставала. Но просыпается с косами. И не по-человечески, когда одна коса или две, а по три- четыре, и иногда узором по голове выплетены.

Мама с папой сразу поняли, что девочка понравилась домовому. Чтобы он сильно не баловался, они потихоньку ему оставляли сладости, но кто уж ел эти сладости, он или дети, сказать было нельзя. Ещё молились, конечно. А девочка каждое утро косички расплетала. Не всем девочкам нравится, когда волосы в косу затянуты, — вот цыганским часто не нравилось.

А однажды пошли цыгане колядовать, возвращаются и видят — девочка, оказывается, с ними не ходила, они и не хватились её, как будто кто глаза им отвёл. Бывает так, что домовой шутит: от вещи, например, глаза отводит. Ты её ищешь, а найти не можешь. А потом домовому поклонишься, скажешь заветные слова, — и вот же вещь лежит, на самом видном месте! Вот так с девочкой вышло. Мать всех детей колядовать собирала, а что одна малышка дома осталась, не заметила.

— Не скучала тут? — спрашивает девочку отец.

— Нет, папа, со мной старичок играл.

— Какой, деточка, старичок?

— Маленький, с локоток. Байки мне рассказывал смешные и в ладошки хлопал.

Цыгане слушают, а самих мороз по коже продирает. Бывает, что домовые косички плетут. Но чтобы наяву их кто-то видел — к добру ли? А девочка продолжает:

— Тебе, батюшка, велел кланяться и просить овсом сегодня лошадей не кормить. Жалко дедушке лошадок, они красивые у тебя.

Тут папа подхватился и пошёл в конюшню. Там стоял овёс, который он у мимохожего мужика купил, — целый мешок. Стал отец этот овёс смотреть при лучине, а там блестит что- то… То ли стекло накрошено, то ли стружка железная. Если бы лошади с такой приправой свою кашу съели, то умерли бы. Всё выкинул отец, пошёл у соседей хорошего овса купил. И тот проверил ещё раз, очень уж ему за коней страшно стало.

Другой раз девочка маму ночью будит:

— Матушка, старичок сказал, что там братик на улице замерзает, скорее его надо привести!

А брат её действительно вышел из дому по надобности. И когда назад шёл, на него с крыши большой комок снега упал, прямо на голову. От удара мальчик ошалел и прямо в снег сел. Если бы не старичок с локоток, досидел бы до утра и нашли бы его синеньким и холодненьким.

Мальчика отогрели, но он от холода заболел. Обычно цыганские дети и по морозу могли бегать без шубы, без валенок и не простужались. Но тут он, видимо, долгонько в снегу просидел. Вдова сама с печи слезла, на лавку перелегла, а мальчика положила наверх, на горячее, чтобы ему полегче было. Но бедняжка не выздоравливал. Лежал красный и без памяти, плакал, вскрикивал, тяжело дышал. Уж цыганка по всем знакомым прошлась, спросила, нет ли у