…Не знаю тоже кого благодарить, кому пришла благородная мысль проложить асфальтовую тропку от приснопамятных наших окон и нашего привлекательного угла наискосок до угла соседнего дома. Вернее, кому пришла, понятно: ленивым пешеходам, – но всё это дело отлито в асфальте, да ещё с крашеным бордюрчиком. Сработано, мы видим, так же эстетично, как и всё вокруг… Слава богу, что хоть эту косую факультативную тропку не огородили той низенькой капитально железячной зелёненькой оградочкой, коей поистине с московской щедростью и заботой разгорожено-обсажено всё вокруг – отчего вид из любого окна как на кладбище, и всегда подспудно думается, что если вдруг пойдёт человек на рогах, в некоей экспрессии, а тем паче приезжий, то точно в неё вплетётся и всё себе поломает. За неё и здоровому-то подчас трудно не зацепить, абсолютно трезвому: дорожки, особенно такие вот косые, зело узкие, при перенаселении не разойтись, а больному и подавно – ведь сделано как раз на уровне коленного сустава, а на каждом столбике приварен домиком железный острый уголок.

Но дело, повторюсь, в ином: факультативность, как водится, перешла в магистральность, и теперь у нас под окнами нескончаемым потоком маршируют люди – на работу и с работы. Они, по идее, могли бы пройти и более прямоугольно, как везде, но кто-то решил проявить заботу, укоротить им путь. Почти параллельно ближней пролегает ещё одна косая пешеходная магистраль чуть поодаль, там ходят реже, но тоже бывает. Смотреть на всё это, находясь дома, просто невозможно. Да что смотреть!.. В пять утра начинают идти на работу. Это вам не провинциально-совковый стереотип, что выходить надо в восемь, а отработав, возвращаться в шесть, а иногда можно и в пять, а то и в четыре (авось уездная библиотека не убежит!) – если бы в шесть!.. До часу ночи всё семенят с работы! И этот поток отчётливо слышен – торопливым туканьем-цоконьем: две трети бредущих в ночи – женщины, большей частью молодые, и 97 процентов из них на каблуках!

Утром, когда только начинаешь засыпать, вдруг, как назойливые мухи, появляются: один, одна, другая!.. В шесть часов текут уже вполне стабильно, что называется, активно. Резкое, устойчивое нацокивание отдаётся в черепе. Порой невольно чувствуется даже характер каждой дамочки! Вот делать им нечего, провинциальным недалёким, но, видимо, крепким созданьям, как с оголённым задником – короткая куртка, колготки, иногда джинсы – мерить неуютное, нелюдское пространство аршинными шагами и семенящими шажками, зевая и куря, настукивать на ходулях и котурнах по московским кривым дорожкам во мраке промозглой ночи!

В семь-восемь спешат по максимуму. Поток этот как конвейер, только куда стремительней, некоторые прямо таки бегут, пытаясь обогнать на узкой трассе, спотыкаясь на каблуках! Я это слышу, лёжа на кровати, как будто на берегу высохшего загаженного моря, со стороны которого, ещё не совсем очнувшись от сна, ожидаешь совсем другого… Вот он, этот очередной звук, возникает где-то за горизонтом, вот приближается, как убыстряющееся тик-так часов (иногда, когда на исходе уже завод пружины, это тиканье сбивается, спотыкается…), нарастает до максимума (проходят в полутора метрах от окна), и пока я тискаю и бью подушку, постепенно сходит, как волна, исчезает, как будто убавляют громкость… Как волна на волну, на него уже налезает новый, и новый…

Эх, думаешь, был бы снег, они б не цокали по мостовой подковами!

В шесть-семь часов они обегают, словно муравьи ничего не знающие и не значащие, нашего друга с его почти статичной метлой и статичной тачкой. В восемь-девять часов трогаются с места припаркованные напротив пятиэтажки авто (в основном джипы), что создаёт дополнительные препятствия несущимся уже с каким-то ускорением инстинкта, как лосось на нерест, пешим – но на них сидящие за рулём не смотрят, лишь сигналят: это пешки. В девять, в десять, в одиннадцать ещё бегут и идут, даже в двенадцать! «Если же и к одиннадцатому часу ты опоздал…» И в час ещё кто-то куда-то тянется, бабки и домохозяйки, школьники уже из школы.

С двух до трёх период относительного затишья, ровно в три, как с боем курантов, с громыханием полметровой скобы и полпудового, наверное, замка, снова начинаются пертурбации с тачкой, корытом, коробкой и метлой, и конечно же, с телефоном. Да ещё с подругой…

Нечто вроде служебного романа. Она, тоже рослая и телесистая азиатка, его напарница, моет подъезды (наш – раз в месяц, если не в два). А теперь и в других делах помогает – то есть маячит под окном, интонациями, жестами и телодвижениями воспроизводя некий спектакль странноватых отношений, где доминирует всё же наш темпераментный амиго. Видный мачо: вольготно курит, плюёт, отдаёт приказания… если в руках нет телефона и тачанки, он расхаживает, выставив пупок, руками в карманах задрав оранжевую жилетку как плащ Супермена… Жилетка у него коротенькая, с двумя полосками – не исключено, что сие есть знаки отличия, наподобие как ушитая шапка или разболтанный ремень у армейского дедушки, который одновременно – с двумя лычками на погонах – младший сержант… Весьма нередко он дефилирует и без жилетки.

Всё смотришь и умиляешься. Натуральный сериал, никакой телевизор не нужен. Здоровые, развесёлые, повторяю, это ребята, общительные и музыкальные, живут не тужат, трудятся в меру и в своё удовольствие, никуда не летят очертя голову, ничем не цокают… впрочем… Да я бы и сам – вполне серьёзно! – работал дворовым уборщиком. За те же 15 тыщ. Это, можно сказать, моя мечта. Даже за 10! Я бы и подъезд помыл за сдельную цену… Но неосуществимая: у них кругом круговая порука, и чтобы вступить в орден метлы и корыта, заполучив спасительную оранжевую жилетку, нужно обязательно быть монголоидом и, что называется, владеть языком – в столице России, насколько мне известно, нет ни одного русского дворника!..

Иногда от этой нескончаемой заоконной пантомимы начинает тошнить. И от едва ли не гусарской свистопляски сержанта с дружками-сослуживцами. И от цоканья и всего прочего. И некуда отвратить взор и слух. В сердцах плюнешь – устаёшь и плеваться! Ком в горле встаёт не проглотишь, тоска хватает за горло, раздирающая душу.

2.

Ведь главное тут не единичность такого феномена, что нам, дескать, не повезло с первым этажом, угловой квартирой и подвалом под окном – нет!

Самое интересное начинается часов с четырёх, когда люди начинают – сначала мало-помалу, а потом опять беспрерывным потоком, и почти до зари, тянуться с работы домой, в свои пяти– и девятиэтажки. Утром-то они в основном молчат, а сейчас… Тотчас же погружаешься с головой – хотя из неё, конечно, с головой-то и так не выгружался! – в разнузданнейшую стихию чужого языка – точнее, языков – в настоящие бурю и натиск! Здесь понимаешь – и не только здесь: стоит только выйти на улицу куда угодно – что 50 или даже 60% проходящих и попадающихся людей – типичные азиаты, будто бы перенесённые в холодную унылую Московию по мановению волшебной палочки! Дёрнул Хоттабыч свой волосок с брады – и вот они! Причём явно не из солнечного Ташкента, не из городов даже, а из самых отдалённых кишлаков и аулов! И здесь, глотнув свободы мегаполиса, чувствуя полную индифферентность местных жителей и просто здесь живущих, временно проживающих, полный пофигизм властей, порождающие непрерывную текучку, в свой черёд порождающую – распутать сей клубок нетрудно – ещё больший, граничащий с абсурдом, пофигизм и безнаказанность, просто чумеют…