Он разжал свою мертвую хватку. Его смех-вой оборвался разом.

Наступила тишина.

Кругом было столько людей в этом доме – в холле сосредоточенно работали эксперты-криминалисты, следователь составлял протокол. Но в этой звенящей тишине, пропитанной запахом крови, все словно спрессовывалось воедино. И над всем этим превалировало общее чувство страха и потрясения.

Ну, бывали убийства, но чтобы такое…

Во всем этом есть что-то нечеловеческое…

– Я в норме. – Голос Вавилова охрип. – Артем…

– Да, Игорь Петрович. – Ладейников наклонился к нему.

– Я не хотел, извини.

– Ничего. Я тоже ведь вас ударил.

– Я в норме. У меня только что-то вот здесь… – Вавилов дотронулся до груди слева. – Побудь со мной.

– Я здесь, я с вами, – сказал Ладейников.

Катя смотрела на них из холла. Пройти дальше она не могла. Двое экспертов-криминалистов как раз в это время осматривали и замеряли следы волочения на светлом ламинате под дуб – кровавая дорожка.

Полину Вавилову, двадцатилетнюю жену полковника, убили здесь, в холле. Никто не слышал ее криков.

Только этот дом – светлый, новый, комфортабельный и стильный – знал о том, что случилось дальше.

Катя через силу вернулась в гараж.

Полковник Гущин уже закончил свой разговор с адъютантом начальника Главка.

– Вавилов с десяти тридцати и до двух находился на расширенном совещании у губернатора области вместе с начальником Главка и коллегами, – сказал Гущин. – Адъютант генерала мне только что это подтвердил. Вавилов там выступал по вопросам технического обеспечения территориальных органов полиции. Они выделение денег и транспорта полдня обсуждали. Такие совещания традиционно проводятся по субботам два раза в месяц.

– Федор Матвеевич, а зачем вы звонили? – спросила Катя. – Вы что же, думали, что это он сам? Сам убил жену?!

– Я не хочу никаких сюрпризов, – ответил ей Гущин. – Итак, на момент совершения убийства у Вавилова – твердое алиби.

– Работа адова – все должны проверять. И это даже. – Сиваков покачал головой. – И такие вот вещи.

– У Вавилова – твердое алиби, – повторил Гущин и вытер вспотевшую лысину ладонью.

– Итак, я продолжаю осмотр трупа. – Сиваков снова включил диктофон, покоившийся в кармане его экспертного водонепроницаемого комбинезона. – Следов изнасилования визуально не отмечено. Нижняя одежда – в порядке. На внутренней стороне бедер нет никаких повреждений. Это не сексуальная мотивация.

– Следов ограбления тоже нет, – буркнул Гущин. – В доме порядок, если учесть, что они лишь недавно сюда переехали после строительства и ремонта.

– Теперь о том, что отсутствует. Обе руки потерпевшей удалены… скажем так – отрезаны, отпилены с помощью электропилы. Вон она там, в углу гаража возле ее машины валяется. Я пилу позже осмотрю, уже в лаборатории. Ее сейчас эксперты упакуют как вещдок. Руки Полины Вавиловой удалены по самый плечевой сустав. На коже – повреждения, характерные по времени, распил кости с наклоном. Убийца работал пилой здесь, в гараже. Тело лежало на полу. Вот тут, на цементе пола, глубокие отметины, когда лезвие пилы входило с цементом в контакт. Тут все надо сфотографировать и замерить. Убийца тело приволок в гараж из холла и больше не перемещал. Он воспользовался теми инструментами, которые нашел здесь. Подручные средства. Пила и…

– Подожди, с остальным позже, – попросил Гущин. – Что еще по ранам на предплечьях?

– Раны – посмертного характера.

– То есть он уродовал ее уже мертвую?

– Да, хоть в этом проявил милосердие, – сухо сказал Сиваков. – Нанести повреждения трупу – это не самоцель убийцы. Ему нужен был просто материал. Я же сказал – подручные средства.

– ЕЕ РУКИ?? – Катя не выдержала этого тихого бесстрастного профессионального разговора.

У нее нервы и так на пределе, а они – эти двое – Гущин и Сиваков – словно ведут между собой какую-то компьютерную игру. Или ей так кажется, потому что она сама готова свихнуться в этом чертовом доме, как почти в одночасье свихнулся полковник Вавилов, обнаруживший свою молодую жену вот такой.

– Убийца оставил нам четкое указание на свой мотив, – сказал Сиваков. – И ему понадобился для этого подручный материал, который он и получил с помощью электропилы. Вполне конкретное, осмысленное и, я бы сказал, логичное действие. Совершенное с определенной целью.

– С какой целью? – спросила Катя.

– Вселить ужас, – ответил Сиваков. – И ему это удалось.

Полковник Гущин повернулся к стене.

К тому, что лучше не видеть.

Лишь на мгновение его широкая спина заслонила это от Кати.

Когда Алексей Грибов – менеджер фольклорного ансамбля «Гармонь и балалайка» – вошел в спальню Леокадии Пыжовой, та удивленно подняла тоненькие, как ниточка, выщипанные брови.

Леокадия Пыжова – шестидесятипятилетняя хозяйка и солистка фольклорного ансамбля – отдыхала в своей огромной, как футбольное поле, постели после субботнего визита к косметологу и массажисту.

– Ты где это пропадал целый день? – спросила она недовольно. – Я тебе звонила, ты не отвечал.

– Я в Ногинск ездил, смотрел концертную площадку, – ответил Алексей Грибов.

– Так Ногинск что, тайга? Связь, что ли, мобильная не работает там?

– Я потом в шиномонтаж еще заскочил.

– Ох, крутишь ты что-то, милый. – Леокадия Пыжова погрозила наманикюренным пальчиком. – Разлюбил, что ли?

У них была связь и длилась она вот уже год. Двадцатишестилетний Алексей Грибов почти каждую ночь проводил тут, в этой спальне. Леокадия Пыжова платила ему зарплату из своего кармана и старалась получить максимум удовольствия.

– Ты мое сокровище, – ответил Алексей, – я по тебе скучал весь день.

– Так прыгай сюда. – Пыжова царским жестом откинула покрывало.

Она была абсолютно голой, тело лоснилось от крема. Алексей начал послушно раздеваться, стараясь не глядеть на обвислые груди и дряблый живот своей любовницы-хозяйки.

Фольклорный ансамбль «Гармонь и балалайка» переживал кризис. Столичный зритель воротил от шоу нос. Выручали гастроли по периферии, в основном по малым городам. Да разные профессиональные праздники типа Дня железнодорожника и Дня чекиста. Леокадию Пыжову по старой памяти приглашали на ведомственные концерты. И сидевшие в зале скрепя сердце терпели весь этот залихватский фольклор с гиком и присвистом, с треньканьем балалаек и с эффектным появлением на сцене самой Леокадии: она выплывала павой под россыпь гармоний – старое чучело с фальшивыми золотыми косами и в расшитом аляпистой тесьмой и пайетками сарафане. «Лапти, ох, лапти, ох, лаптииииии моиииииии!» – выдавала она визгливо и начинала тяжеловесно плясать, махая платочком и топоча алым сапожком, улыбаясь хмурому залу и игриво подмигивая.