было проявлять какое-то особое достоинство, словно он должен был вести себя как взрослый мужчина. Он шел за отцом или за одним из работников широким твердым шагом, будто входил в священное место, где должен был, как на кухне, оставаться спокойным и рассудительным.

Он очень радовался, когда мог на несколько мгновений остаться один с лошадьми. Тогда он осторожно проскальзывал к ним и, поднимаясь на цыпочки, ласково гладил их теплые бока. Он любил их так, как никогда не любил ни родителей, ни братьев.

Если он был уверен, что никто его не видит, то строил гримасы, как обезьяна, на кормушке, а оттуда, держась за прутья, забирался на спину лошади. Потом нагибался, чтобы ласково потереться щекой о шею животного, и долго нежно разговаривал с ним на языке, понятном лишь ему одному.

Эта конюшня стала для него волшебным местом, когда отец показал ему большую книгу с красивыми картинками, в которой рассказывалось о рождении Иисуса. Григорий с горящими глазами не пропускал ни слова из истории об Иосифе, Марии и новорожденном младенце в яслях, посреди хлева, куда ему пришли поклониться цари-маги. С этого дня все в отцовской конюшне, от больших деревянных яслей до тусклого желтого фонаря, казалось ему полным важности, которую понимал только он и о которой он никому не рассказывал. Конюшня более чем когда бы то ни было стала волшебным местом, где происходили удивительные чудеса.

Днем, когда старый Ефим уходил, Григорий пробирался в дом и, забравшись на стул, брал книгу с красивыми картинками. Красный от волнения, он переворачивал страницы, ища нужную: ясли младенца Иисуса в хлеву, с большим количество синей, красной и золотой красок. Он с нетерпением ждал вечера, чтобы после ужина попросить отца снова почитать ему толстую книгу. Сидя на коленях старого Ефима, он с восторгом рассматривал картинки, пока отец рассказывал ему продолжение истории младенца Иисуса, как он рос и стал Спасителем мира.

Итак, по настоятельным просьбам ребенка Ефиму Андреевичу приходилось ежевечерне брать толстую книгу, все картинки которой Григорий скоро знал наизусть; позднее и буквы перестали быть для него немыми. Он слушал, как отец с трудом читает, водя пальцем по каждому слову и каждой строчке, и мало-помалу научился узнавать буквы и составлять из них слова.

Итак, маленький Григорий рос между двух равно волшебных миров: конюшней с ее тайнами и толстой книгой с красивыми картинками и черными значками, которые постепенно начинали говорить с ним высоким языком.

Григорию Распутину было двенадцать лет, когда в его жизни внезапно случилась беда, последствия которой ощущались еще очень долго потом. Он играл на берегу Туры вместе со своим старшим братом Мишей, когда тот неожиданно упал в воду. Маленький Григорий без колебаний бросился следом за ним, и два мальчика непременно утонули бы, если бы их не спас случайно проходивший мимо прохожий. Миша в тот же день заболел, у него началось воспаление в груди, и через несколько дней он умер. Григорий выжил, но был так потрясен инцидентом, что получил горячку.

Однако он быстро поправился и смог, как и раньше, играть и заниматься своими любимыми лошадьми, но в нем как будто что-то изменилось: его полное и розовое детское лицо стало бледным и худым, а по вечерам покрывалось лихорадочными пятнами. Изменились и его манеры, что сильно огорчало его родителей. Никто не мог точно сказать, чего ему не хватает, да и сам он не находил никакого средства излечения. Наконец вернулась лихорадка, ребенок наполовину потерял сознание и оставался в таком состоянии много дней, даже недель.

Ничего нельзя было сделать, кроме как устроить для ребенка постель в «черном углу» большой кухни: это было самое темное и самое теплое место кухни, наиболее комфортное зимой, когда по главной улице деревни мели сибирские вьюги. Наконец, кухня была излюбленным местом обитателей дома, и там можно было постоянно следить за ребенком.

С наступлением темноты приходили соседи и рассаживались по широким лавкам. Их угощали выпивкой и лакомствами, и допоздна велись разговоры о том, что произошло в деревне, или обсуждались новости, дошедшие до Покровского через соседние ярмарки.

Люди разговаривали вполголоса, потому что маленькому Григорию по-прежнему было плохо. К ужасу семьи, он, осунувшийся, целыми часами лежал, отвернувшись к стене и не обращая внимания на происходящее вокруг него.

Наконец, он, казалось, выздоровел. Он вырос, весьма рано стал шататься по трактирам, бегать за девками и вести беспорядочную жизнь. Устав за день от тяжелых крестьянских трудов, он проводил вечера в пьянстве до потери рассудка.

Однажды он присутствовал на празднике, где деревенская молодежь развлекалась играми, песнями и плясками, и там познакомился с хорошенькой черноглазой молодой блондинкой по имени Прасковья Федоровна Дубровина, в которую влюбился. Григорий совершенно не изменил своих привычек и даже после женитьбы на ней продолжал вести беспорядочную жизнь, как и прежде, посещал трактиры и крутил шашни с деревенскими девками.

Тогда-то и произошло в его жизни второе событие, произведшее на него сильное впечатление, о котором он рассказал лишь своему единственному верному другу Дмитрию Печеркину в тот день, когда оба шли вдоль берега Туры и разговаривали об урожае, скоте, лошадях, девушках и Боге.

По его словам, однажды, когда он пахал поле и в конце полосы собирался повернуть лошадей, позади него зазвучал великолепный женский хор, как бы церковный. Удивленный, он оставил плуг и обернулся: совсем рядом с ним шла необыкновенной красоты женщина, Богоматерь, словно окутанная золотистыми лучами полуденного солнца. В небе тысячи ангелов пели торжественный гимн, а им вторил голос Девы Марии.

Видение, рассказывал он своему другу, продолжалось всего несколько мгновений и исчезло. Смущенный до глубины души, Григорий стоял неподвижно посреди пустого поля, с дрожащими руками, и у него не было сил вернуться к своей работе. Когда вечером он привел коней в конюшню, чтобы почистить их, его охватила необъяснимая грусть. Что-то словно говорило ему, что Бог хочет сделать его избранным; но в то же время он чувствовал, что ради исполнения этой божественной воли ему придется отказаться от своих лошадей, кабака и дома, от отца, жены и дочерей. Поэтому он не стал дольше думать об этом видении и никому о нем не рассказал. Действительно, за исключением Печеркина, никто из его окружения не слышал ни слова о том, что случилось в тот день с крестьянином Григорием, и никто не узнал мыслей и чувств, зародившихся в нем.

Позврослев, Распутин занялся отцовским делом. Он перевозил пассажиров и грузы по длинным и очень узким дорогам от одной