—Эй, колдун, тызывой?

Кто-то потряс Левина заплечо. Хрен там.

Кто-то потряс Владимира Ильича заотпинанное плечо снова. Больно.

—Больно! Плешь тараканья! Аккуратнее нельзя⁈

—Зывой, блатцы. Зывой колдун,— радостно сообщил трогальщик, наплевав при этом вухо Ильичу.

—Чего ему сделается? Колдун— ониесть колдун. Атывидал, Ерким, как онстражника под нары запустил, так игвардейцы немогут. Колдовской приём.

—Может иколдовской,— бас ответившего был степенный, архиерею впору.

—Глупендяй, тыКобрун, это унего случайно вышло.

—Ахты, мышь волосатая! Сам тыжабчерица пупырчатая. Сам— глупендяй. Аэто точно колдовской приём, скажи ему, Ерким.

—Может иколдовской. Фоня, дай колдуну воды, там под окном кринка.

—Сейсяс. Сейсяс напою тибя, колдун. Наспину волоться. Осё, пей. Знатно эктибя опупенец кливоногий плилозил сзаду дупинкой.

Владимир Ильич спомощью глупендяя Кобруна ишепелявого Фони перевернулся наспину ижадно припал кглиняному черепку, возможно ибывшему вдетстве кринкою. Вода ворвалась впустыню Гоби, что образовалась уЛевина вместо полости рта. Хорошо. Ещё бывсё тело неболело, иглаза видели, ивообще хорошо.

—Ерохвост (задира, спорщик),— бас прямо вмозг вклинивался или ввинчивался,— Кобрун, положите колдуна нанары иукройте. Атонедотянет докостра.

Костра? Тут вечером костёр разводят, чтобы согреться? Прямо впомещении? Ссоломою наполу? Нет, точно пожарный инспектор тут деньги зря получает.

Владимир Ильич проснулся отвозни под боком. Невпереносном смысле— впрямом. Прямо вплотную кнему кто-то ворочался. Было неточтобы холодно, нопрохладно, итолько правый бок, ккоторому кто-то пристроился, находился вкомфортных условиях. Тепло, имухи некусают. Кусали сдругого боку изаноги ещё, иэто были немухи. Насекомые точно, нонемухи. Откуда втакой холод мухи⁈ Клопы? Вши? Блохи? Вспомнилось смешное прозвище собаки уних водворе вдетстве— Чухоблох.

—Аутебя харя нетреснет подиагонали зигзагом⁈

Тот самый всепроникающий бас отвлёк отмыслей оцарстве таксонов, кнему, кажется, клопы относятся.

—Язеколдуну плосу.

—Злыдень ты, Фоня, писюкавый. Накой ему еда, его сожгут завтра поутру. Думаешь, сытому гореть приятней?

—Селовек зе…

—«Селовек». Тьфу. Человек. Ачё, на, дай ему кусок лепёшки, атопроклянёт ещё.

—Так итибя завтла повесят. Апусть онвилёвку плоклянёт. Она иполвётця. Слысал я, сто два лаза невесают. Накатолгу тоди услют, как нас.

—Изыди. Какое тебе доменя дело⁈

—Ты— селовек. Каздый селовек наполняит мою зызнь светом.

—Тьфу. Возьми кусок лепёшки ипроваливай.

Левин открыл глаза. Онлежал нанижних нарах под тряпицей какой-то иэтой жетряпицей был прикрыт сопящий рядом индивид. Ныло всё тело. Ильич попытался вспомнить, счего быэто. Помнил, что плохо ему стало впарке, как сел наскамейку зелёную вспомнил, потом удар вгрудь чудовищный итуннель, вкотором онтянулся кМарьяне. Стоп, агде сейчас Марьяна? Что сней? Последнее, что видел, как она лежала возле скамейки ижёлтая куртка еёосенняя была вчём-то красном. Вчём-то? Вкрови! Что ещё может быть красным⁈ Нооткуда кровь?

—Марьяна…

Владимир Ильич закашлялся, грудь заболела. Незаныла, апрям заболела, словно кто кулаком пробил.

—Плоснулся. Пить, кусать хосес?

Ох, мышкин хобот, нуирожа. Где-то поблату выдавали. Ноздри отсутствовали, вместо них ямины— инопланетян всяких так вкино изображают. Ресницы зато неподгуляли сбровями. Ну, налюбителя. Ресницы попаре сантиметров, иони ярко-рыжие. Иброви рыжие. Лохматые. Анаголове, как иувсех дотоле виденных индивидов, копна нечёсаных волос, уэтого ещё ивсосульки типа дредов скатанных повискам. Ещё урожи была проблема сзубами. Улыбка была «голливудская»— спереди всех восьми зубов небыло. Адальше все чёрные. Губы справа были разорваны или разрезаны, имог бытоварищ сГуинпленом посоревноваться зазвание «человека, который смеётся».

—Пить!

Левин попытался сесть. Привстал налоктях. Боли добавилось, нокак-то попить надо, ведь ивсамом деле очень хотелось. Впрошлый раз Гоби была ворту, теперь Кара-Кум.

Дул ветер злой, что было сил,

Палящий зной сума сводил.

Икаждый жил мечтой

Одной— воды глоток.

ВИА изюности пел про Кара-Кум.

Черепок руки ввеснушках счёрными ногтями поднесли крастрескавшимся губам Владимира Ильича, ионодним глотком всосал всебя холодную, отдающую болотом воду. Хорошо? Нутак себе. Половина воды пошла невтогорло, идолго потом скашлем прорывалась обратно.

—Несписы. Сёесть. Нада?

—Нада!

Кашель потихоньку отпускал. Вторую кринку Ильич пил медленными глотками, направляя вправильное горло. Последний глоток оставил ворту, пополоскал итолько потом проглотил. Ачё, посравнению смёртвым— нормально. Ещё быпринять ванну, выпить чашечку кофе и… напрудить куда.

—Мил человек, агде тут увас… удобства?— сел всё жеЛевин.

Спина болела больше всего.

—Удобства? Нузник? Осё— бадья стоить.

Веснушчатый сломанный икриво сросшийся палец ткнул вдеревянное ведро. Большое. Литров натридцать. Сприкольной верёвочной ручкой. Аутентично.

Удобства неудобные. Спервого раза инепопал вних красной струёй Левин. Твою женалево, почки отбили. Чего там про проклятье иколдуна говорили? Проклясть тех блондинов, что ли?

Бамс. Только тут картинка, транслируемая глазами, дошла дозанятого гидродинамикой ипопыткой держать тело вертикально мозга. Стоял Левин босиком, иего ноги были ничуть небелее того каменного пола, накотором солому раскидали. Ончто— сенегалец? Некоричневые ноги, аиссиня-чёрные. Фу. Нет. Пронесло. Руки-то белые. Иэта штуковина тоже. Просто ходил где-то долго почернозёму. Штаны ещё странные нанего надели. Как откимоно, только серые, исзаплатами наколенях. Должно быть, часто впартере боролся, вот Марьяна иусилила колени, чтобы непорвались.

—Агде Марьяна?— повернулся Левин кумильно наблюдающему заего действиями рыжему.

—Мальяна?— товарищ закатил глаза, очевидно скосмосом советуясь.— Если тыпло ведьму свою, товтлетьей камиле. Там ведьмы. Завтла утлом увидись, кода вас накостёл повидут,— шепелявый обрадовался, что может порадовать Ильича радостной вестью.

—Что закостёр? Пионерский?— непонял Левин.

—Пинелский? Незнаю про пинелский. Обысный костёл сдловами, накотолом колдунов сзыгают. Вас завтла созгут. Есть будесь? Ядля тебя кусосек лепески выплосил уЕлкима.