Что касается других деталей его внешнего облика, смотрелись они в основном так, как и на офортах и ксилографиях тысячелетних демонических списков: подол черных одежд обмахивал при ходьбе пол; участки освежёванной плоти открывали усеянные алой капелью мускулы; кожа демона и ткань его облачений плотно переплетались. Во все времена периодически вспыхивали дебаты касательно вопроса, была ли проклятая душа в маске боли и сопутствующих одеждах одним человеком, существовавшим множество людских сроков, или же, когда труды искушения обессилевали текущего владельца шрамов и гвоздей, Орден Пореза передавал их следующему преемнику. Естественно, во внешности демона имелись детали, свидетельствовавшие в пользу обоих мнений.

Он выглядел, как существо, прожившее слишком долго: его глаза смотрели из синюшных впадин; двигался он уверенно, однако медлительно. Инструменты, свисавшие с пояса, – ампутационная пила, трепан, небольшое зубило и три серебряных шприца – были мокрыми от крови, как и кольчужный фартук[4] демона. Очевидно, усталость не препятствовала его собственноручному погружению в физические аспекты агонии.

А еще с ним прилетели мухи – тысячи жирных, чёрно-синих мух. Насекомые вились вокруг его пояса и садились на инструменты, чтобы полакомиться влажным человеческим мясом. Они были то ли вчетверо, то ли впятеро больше земных мух, и деловитое жужжание эхом разошлось по мавзолею.

Демон остановился, воззрившись на Раговски с выражением, похожим на любопытство.

– Джозеф Раговски, – промолвил киновит. – Как сладостно было твое страдание. Но ты так быстро умер. Мне приятно видеть тебя на ногах.

Раговски напрягся.

– Ну, давай, демон.

– У меня нет нужды повторно рыться в твоем уме, – он повернулся к дрожащим колдунам. – Я пришел за этой пятёркой. Скорей, чтобы довести дело до конца, чем в надежде на откровение. Вся магия изучена вдоль и поперёк. Я исследовал ее наидальнейшие пределы, и очень, очень редко мне счастливилось найти записи действительно оригинального мыслителя. Если, как говорил Уайтхед[5], вся философия – заметки к Платону, значит, вся магия – заметки к двенадцати великим текстам. Текстам, которыми я владею.

Как только демон заговорил, у Лили Саффро участилось дыхание. Она не выдержала, запустила руку в сумочку и принялась лихорадочно копошиться в её хаотичных внутренностях.

– Таблетки. О, Боше, Боже, где мои таблетки?

Нервные руки упустили одну лямку, и содержимое сумочки рассыпалось по полу. Саффро опустилась на колено, нашла бутылочку и подхватила её – ей нужно было срочно принять лекарство. Не подымаясь с пола, прижимая руки к груди и глубоко дыша, она жевала и глотала большие белые пилюли. Феликссон эту вспышку паники проигнорировал.

– У меня есть четыре сейфа, – обратился он к демону. – Я записал их местоположение и коды. Если для вас это слишком затруднительно, я сам всё принесу. Или же можете последовать за мной. Дом большой. Вам может понравиться. Обошёлся мне в восемнадцать миллионов долларов. Вы и ваши братья можете распоряжаться им на своё усмотрение – он ваш.

– Мои братья? – повторил киновит.

– Приношу извинения. Ведь в Ордене есть и сестры. Я забыл об этом нюансе. Тем не менее, уверен, что моих трактатов вам хватит сторицей. Я знаю, вы сказали, что в вашем распоряжении и так все магические тексты. Но у меня имеется несколько замечательных первых изданий. Почти все в идеальном состоянии.

Не успел демон ответить, как заговорил Хейадат:

– Ваше Величество. Или же «Ваша Светлость»? Ваше Святейшество…

– Хозяин.

– Как… у собаки? – переспросил Хейадат.

– Конечно, – вклинился Феликссон, отчаянно пытаясь угодить демону. – Если он говорит, что мы псы, значит, так и есть.

– Хорошо сказано, – молвил демон. – Однако говорить легко. Лежать, пес.

Феликссон замешкался на секунду в надежде, что это была всего лишь мимолетная ремарка. Но он ошибся.

– Я сказал лежать, – предупреждающе повторил киновит.

Феликссон начал опускаться на колени.

– Наголо, – приказал демон. – Ведь собаки бегают голышом.

– О-о-о… да. Конечно. Долой одежду!

Феликссон принялся раздеваться.

– И ты, – проговорил демон, указывая бледным пальцем на Коттлав. – Элизабет Коттлав. Будь его сукой. Также наголо, на четвереньки.

Она начала расстегивать пуговицы – ей не требовались дальнейшие уговоры.

– Погоди, – киновит двинулся к ней.

Потревоженные мухи отрывались от кровавой трапезы и взлетали в воздух. Элизабет зажмурилась, но демон всего лишь протянул руку и приложил ладонь к низу её живота.

– Женщина, сколько абортов ты совершила? Я насчитываю одиннадцать.

– П-правильно.

– Большинство утроб не переносят такого бессердечного отношения, – он стиснул кулак, и Элизабет тихонько охнула. – Но вопреки почтенному возрасту я могу дать твоему измученному лону способность наконец свершить то, для чего его создали…

– Нет, – в голосе Элизабет звучало больше недоверия, чем возражения. – Ты не мог…

– Скоро дитя будет здесь.

У Элизабет отобрало дар речи. Она просто уставилась на демона, будто таким образом могла добиться пощады.

– А теперь будь славной сукой и становись на четвереньки, – молвил киновит.

– Могу я кое-что сказать? – подал голос Полтэш.

– Можешь попытаться.

– Я… я могу быть вам очень полезен. То есть круг моего влияния достигает Вашингтона.

– Каково твоё предложение?

– Просто хочу сказать, что очень много крупных чиновников обязаны мне своим положением. Один звонок – и отчитываются они перед вами. Да, сила не магическая, но этого добра у вас и так в достатке.

– Чего ты просишь взамен?

– Лишь свою жизнь. Называйте любые имена любых дипломатов из Вашингтона, и они у ваших ног.

Киновит не ответил. Его вниманием завладела пара, стоявшая перед ним: Феликссон был в нижнем белье, и Элизабет также хранила скромность.

– Я сказал наголо! – рявкнул демон. – Оба. Взгляни на живот свой, Элизабет. Как он налился! Как насчет изнуренных сисек? Как они теперь выглядят?

Он стянул с нее остатки блузки и бюстгальтер. Иссохшее вымя её грудей действительно полнело.