— Они и не судят, — запротестовал поверенный — Вы превратно всё поняли, любезный льерд… Наоборот, мужички искренне жалеют погибшего, спокойного ему сна! Просто слухи, да страшные байки, как часто бывает в подобных случаях.

Спохватившись, что, вероятно, говорит уже лишнее, Кортрен было замолчал.

Но потом, поддавшись тяжелому, вопросительному взгляду изумрудных глаз наследника, тяжело вздохнув, продолжил:

— Ну, говорят разное… Вроде как отца вашего иногда видно в окнах второго этажа, если поздно ночью пройти мимо этих мест. Как будто стоит он, в руках сжимает канделябр и смотрит на дорогу. На то место, где она была раньше, за воротами. Иногда слышат, как рыдает здесь кто — то. Словом, обычные страшные рассказы для впечатлительных женщин и детишек. Льерд Бильер не любитель таких сказок, пару раз даже секли особенно искусных врунов по его приказу, но всё же время от времени идут шепотки! Всем рты не завяжешь, сами понимаете. Не смотрите так. Не берите в голову. Глупости это. Ваш папаша магом либо заклинателем не был, с чего ему бродить после кончины? Ясно, что мужичье дрянь плетет. Я вообще, к чему это начал… Вы, если всё же решите здесь строиться, в деревню нанимать работников не ходите. Эти олухи не пойдут сюда из страха, который сами себе и напридумывали. Из Призона придется везти артель, да… Это, разумеется, выйдет дороже, хотя как сказать! Сейчас везде упадок, может и найдутся работники за умеренную плату? На всё воля Богов, может, вам и повезет…

Странно сказать, но после этой торопливой тирады Ланнфель почувствовал себя намного легче!

Россказни и страшилки о неупокоенном духе… Всего — то! Ожидая разной грязи и насмешек, Диньер освобожденно выдохнул.

— В самом деле, дрянь, — пробормотал, отвернувшись от ожидающе глядящих на него черных провалов, совершенно не страшных в дневном свете — Ладно, Кортрен. Едем к Бильеру.

…На сей раз дорога оказалась недолгой, до поместья будущих родственников отсюда было рукой подать. «На два удара кнутом», как говорится.

Маленьким пирожным, которое смогло немного подсластить горькое пойло прошлого и хоть чуть подтопить застрявшие в горле вольника острые льдинки, явился необычайно теплый для осени, только что расцветший день.

И сияющие под светом новенькие ворота аккуратного поместья Бильер, широко распахнутые двумя приветливыми стражниками.

И, не ускользнувший от зоркого глаза сидельца тоненький, почти девчоночий силуэт, прячущийся за приоткрытой шторой в окне первого этажа.

И несколько облачков сверкающей, серебряной пыли, ссыпавшейся с ближайшего, красиво остриженного куста борнизонки с уже начавшими увядать, но всё еще сочными и крепкими, округлыми, бело — зелеными листьями…

Глава 3

Едва оказавшись в небольшом холле особняка Бильер, Дюн Кортрен тут же, перепоручив Ланнфеля молодому слуге, встретившему их у входа, проворно укатился самолично уведомить хозяина о прибытии.

Сбросив на руки служке тяжелый плащ, ещё пахнувший новизной и отлично выделанной кожей, вольник огляделся по сторонам.

Судя по размерам парадной комнаты, дом Бильера впечатления громадины не производил.

Однако, пахнувший хорошим деревом, добротностью и дорогой краской, отстроен казался ладно и хорошо. Мебели во входном коридоре было немного. В глаза бросились пара бордовых диванов, обтянутых грубым бархатом, несколько ровно, словно по линейке выставленных гнутоногих стульев, да громоздкие, уродливые напольные часы в углу…

Кажется, в поместье Ланнфель были такие же, только чуть меньше? Или нет? Ну да, всё же меньше.

Вольник прикрыл глаза, слегка качнулся и заложил руки за спину.

Часы отца были меньше. Точно меньше! Ниже и приземистей. Корпус их, со временем обшарпавшись, растерял блеск, покрывшись вязью мелких трещин, царапин и сколов. Сеточки повреждений напоминали паучьи лапки маленькому Диньеру, завораживая и одновременно пугая мальчика. Иногда ему казалось даже, что странные картинки вот — вот оживут, пауки разбегутся, покинув выпуклые, деревянные бока часового корпуса, освобождая скрытую под ними новую, хорошо проморенную грандской смолой поверхность.

ТЕ часы были меньше, проще и дешевле.

Кроме того, они часто останавливались, скрипели и путали время, показывая час раньше, либо час позже. Причём, начиная внезапно бежать, принимались задыхаться подобно суматошному, везде опаздывающему человеку, вдруг внезапно замирали, стараясь привести в порядок дыхание и сердце, бьющееся где — то в висках…

«Интересно, — мысли наследника потекли жидким киселем, кончики пальцев отчего — то онемели, а горло принялось отчаянно чесаться — Когда горел дом, часы ещё были там? Или же папашка пропил их много раньше до всего этого?»

И, если они были там, то как они горели? Остановились? Или же наоборот, принялись наращивать ход, отчаянно пытаясь «надышаться» перед смертью?

«Тьфу, пропасть, — мысленно сплюнул Ланнфель — Лезет в башку разная дрянь! Вот же, тоже мне беда, часы сгорели. Сгорели и сгорели, мать их так. В Каземате и не думалось о таком. Видно, визит в родные места попросту бередит ум подобным, совершенно идиотским образом…»

Желая отмахнуться от мыслей о часах, мертвом папаше, заросшем быльем и дерьмом унаследованном имении, серебрянопыльном образе будущей супруги и прочей дряни, вольник задрал голову, собираясь разглядывать потолок.

— Не угодно ли льерду угоститься кофе? — вкрадчиво поинтересовался вернувшийся, уже знакомый служка — Кофе? Горячий чай? А может быть, прохладный отвар? Настой на винных листьях?

Упомянутый настой, прочищающий разум, известный как «шипучка» или «ледяная дева» пришелся бы теперь как нельзя кстати!

Сколько будут трепать языками Кортрен и Бильер, прежде чем позовут льерда Ланнфеля пред свои очи ясные — неизвестно, а вот немного остудить голову перед беседой необходимо. Пара глотков «девы» — ум станет холодным, а ненужные воспоминания перестанут жевать мозги.

— Угодно, — кивнул вольник, и лакей жестом пригласил его проследовать по широкому коридору вперед.

Гостевая комнатка, где Диньеру предлагалось прийти в себя, ожидая аудиенции, приняла гостя тепло и радушно.

Встретив его веселым треском камина и мягким полусветом окна, завешенного плотной шторой, уговорила таки передохнУть.

Тут же прибежавшая вертлявая горничная проворно составила на столик бокалы, глиняную бутыль с «шипучкой» и маленькие, расписанные серебром блюдца с какой — то фруктово — сахарной дребеденью.

— Прошу, пожалуйста, — выдохнула прислуга, собрав колечком пухлые, чуть подкрашенные губы — Прошу, прошу…

Суетящаяся девушка оказалась не слишком стройной, а всё же симпатичной. Точными, отработанными движениями маленьких, чистеньких рук расставляя посуду, всё время тарахтя своё «прошу, прошу…» она даже слегка развеселила и завела наследника.

Наблюдая теперь за ней насмешливыми щелками изумрудных глаз, слегка оскалясь, он облизнулся незаметно даже для себя.

Проклятые сгоревшие (или всё же не сгоревшие…) часы, заросли мятки и серые, обветшалые, каменные стены разрушенного поместья исчезли из мыслей. Их место заняли