— Убери руку, моя девочка, иначе мы вас никогда не вызволим, — заревел Плутон.

Но тонкие, длинные пальцы продолжали отчаянно скрести. Порта хлестнул по ним ремнем, кожа треснула, выступили капли крови. После очередного удара они уползли из щели, словно издыхающие черви.

Новые взрывы. Вопли и брань. Бревна валились с камнями и гравием в сверкающий фосфорный дождь. Мы были замурованы со всех сторон. Полицейский, сломленный усталостью, недвижно лежал на спине. Порта небрежно поводил носком сапога по его лицу и сказал:

— Скопытился. Томми навалили больше, чем этот старый скот мог съесть.

— Ну и черт с ним, — раздраженно ответил лейтенант Хардер. — В Германии полно зверюг-полицейских. Скольких бедолаг он упрятал в тюрьму? Забудь о нем.

Мы продолжали работать изо всех сил.

Потом сильный взрыв, самый сильный на нашей памяти, сотряс под нами землю. Затем еще один, еще, еще. Мы бросились на дно ямы и прижались к земле. Это была не случайная бомбежка вслепую.

Это было начало нового налета.

Фосфор растекался по асфальту. От взрывов напалмовых бомб в воздух взлетали двадцатиметровые фонтаны огня. Пылающий фосфор хлестал по развалинам, словно ливень. Со свистом кружился смерчами огня. Самые большие бомбы буквально поднимали в воздух целые здания.

Лежавший рядом со мной Порта ободряюще подмигнул через большое стекло противогаза. Мне казалось, что мой противогаз полон пара и кипятка. Он сдавливал мне виски. От страха у меня сжало горло. «Сейчас получишь психическую травму», — пронеслось у меня в голове. Я сел. Нужно было убираться отсюда, куда угодно, только бы отсюда.

Порта ястребом набросился на меня. Удар ногой, и я снова оказался на земле. Он ударил меня еще раз, еще. Глаза его сверкали сквозь очки противогаза. Я закричал:

— Пусти меня, дай мне уйти!

Потом налет окончился. Сколько он продолжался? Час? День? Нет, всего десять — пятнадцать минут. И сотни людей были убиты. Я, танкист, получил психическую травму. Мой друг повредил мне челюсть. Один зуб был сломан. Глаз опух. Каждый нерв вопил в неистовом протесте.

Город превратился в печь с бушующим пламенем, люди с криками бежали из развалин, пылавших, как горелки газовой плиты. Живые факелы, они шатались, кружились и падали, поднимались и бежали все быстрее, быстрее. Бились, кричали, вопили, как только могут вопить люди в смертельной агонии. В одно мгновение глубокая воронка от бомбы заполнилась горящими людьми: женщинами, детьми, мужчинами в сверхъестественно освещенной пляске смерти.

Одни горели белым, другие — темно-красным пламенем. Кое-кто был охвачен тусклым желто-голубым огнем. Одни, к счастью, умирали быстро, другие кружились на месте или катались по земле, извиваясь, как змеи, пока не превращались в маленьких обугленных кукол. Однако некоторые оставались в живых.

Неизменно спокойный Старик впервые на нашей памяти потерял самообладание. Он тонко, пронзительно закричал:

— Стреляйте в них! Ради Бога, стреляйте!

И закрыл руками лицо, чтобы не видеть этого зрелища. Лейтенант Хардер выхватил из кобуры пистолет и бросил его Старику с истерическим криком:

— Стреляй сам! Я не могу!

Порта с Плутоном, не говоря ни слова, достали пистолеты и, тщательно целясь, начали стрелять.

Мы видели, как пораженные прицельными выстрелами люди падали, дергали ногами, несколько раз скребли пальцами и потом недвижно лежали, пожираемые пламенем. Это звучит жестоко. Это было жестоко. Но лучше быстрая смерть от крупнокалиберной пули, чем медленная — в чудовищном пекле. Ни у кого из них не было ни единого шанса спастись.

Из подвала разрушенного детского дома вздымались к небу крики из сотен детских глоток, крики страдающих, дрожащих детей, невинных жертв в бесславной войне, подобно которой раньше никто не мог себе представить.

Плутон, Штеге и Мёллер раз за разом заползали в темный подвал и вытаскивали их. Когда он в конце концов обрушился, вызволить удалось только четвертую часть. Плутон застрял между двумя гранитными блоками и только по счастливой случайности не оказался раздавленным. Нам пришлось высвобождать его ломами и кирками.

Мы в изнеможении повалилась на дрожавшую землю. Сорвали с голов противогазы, но смрад был до того тошнотворным, что пришлось надеть их опять. Сладковатый, всепроникающий запах трупов смешивался с кислой, удушливой вонью обугленной плоти и запахом горячей крови. Языки у нас липли к нёбу. Глаза кололо и жгло.

В воздухе летала, кружась, раскаленная черепица. Почерневшие от дыма горящие балки неслись по улицам, словно гонимые ветром осенние листья.

Мы побежали, пригибаясь, между двумя валами пламени. В одном месте громадная неразорвавшаяся бомба, зловещая посланница смерти, стояла, чернея, на фоне неба. Несколько раз нас несло по улицам поднявшимся сильным ветром. Он походил на поток воздуха из гигантского пылесоса. Мы пробирались, увязая, через болото лишенных кожи тел, сапоги скользили в превратившейся в желе кровавой плоти. Навстречу нам шел, пошатываясь, человек в коричневом мундире[8]. Красная нарукавная повязка с черной свастикой в белом круге походила на издевательский вызов, и мы крепко сжали свои инструменты.

Лейтенант Хардер хрипло сказал:

— Нет! Этого не нужно…

Кто-то попытался дрожащей рукой остановить Порту, но безуспешно. Порта с бранью взмахнул киркой и всадил острие в грудь этого члена партии, а Бауэр расколол лопатой партийцу череп.

— Отлично, черт возьми! — выкрикнул Порта и дико захохотал.

На земле корчились в агонии люди. Раскаленные докрасна трамвайные рельсы изогнулись причудливыми узорами, поднимавшимися над горячим асфальтом. Замурованные в домах люди в безумии выпрыгивали из того, что некогда было окнами, и падали с мягким стуком на землю. Кое-кто передвигался на руках, волоча искалеченные ноги. Мужчины отталкивали цеплявшихся за них жен и детей. Люди превратились в животных. Прочь, прочь, только бы прочь. Главное было спастись самим.

Мы встречали других солдат из городка, которые тоже вели спасательные работы. Со многими группами были старшие офицеры, но зачастую руководили ими фронтовые унтер-офицеры или ефрейторы. Здесь были важны только опыт и стальные нервы, а не звания. Когда мы откапывали и вытаскивали людей из обрушившихся подвалов, нам приходилось видеть жуткие сцены в горячих, смердящих помещениях, служивших им убежищами.

В один из бетонных подвалов набилось пятьсот людей. Они сидели бок о бок на полу, подтянув к подбородку колени, или лежали, подложив под голову руки. На них не было видимых повреждений, потому что они отравились угарным газом. В другом подвале десятки людей лежали друг на друге, спекшись в сплошную массу.

Вопли, всхлипы, детские крики о помощи:

— Мама, мама, где ты? Мама, у меня так болят ноги!