– Леофсиг будет сражаться за родину, – проговорил Эалстан. – Его не заберут рекрутом в альгарвейскую армию или ункерлантскую, как стольких наших собратьев во время прошлой войны.

Мать воззрилась на него так, будто юноша заговорил на свистящем наречии лагоанцев, чей остров лежал за скалами Сибиу, далеко на юго-востоке от фортвежских границ.

– Мне все равно, под чьим знаменем он станет воевать, – ответила она. – Я не хочу, чтобы он уходил на войну, вовсе.

– Альгарвейцы проиграли в прошлый раз и ничему не научились, – возразил Эалстан. – Сейчас мы ударим первыми! – Он стукнул кулаком по ладони. – У них не будет и шанса выстоять!

Это должно было убедить мать: никто из школьных учителей не нашел бы ошибки в его рассуждениях. Но Эльфрида отчего-то не обрадовалась.

И отец, Хестан, когда вернулся домой от амбарных книг какого-то громхеортского купчины, – тоже. Он уже слышал новость. Должно быть, к этому часу о ней узнал весь город, да что там – вся страна, кроме, быть может, двоих-троих пастухов или пахарей. Хестан ничего не сказал. Он вообще был немногословен. Но молчание его казалось более суровым, чем обычно.

За ужином он, как повелось, выпил с Эльфридой по стакану вина, а потом налил себе еще один – такое случалось редко, и все поглядывал в окно не на восток, где лежала Альгарве, а на запад. Уже почти прикончив миску тушенных с бараниной и чесноком баклажанов, он, словно уже не мог сдерживаться, вскричал:

– Что же будет делать Ункерлант?!

Эалстан расхохотался, глядя на его смятение.

– Простите, сударь, – тут же осекся он: все же юноша был не так дурно воспитан. – Ункерлантцы до сих пор отходят от своей усобицы конунгов-близнецов и пытаются воевать с Дьёндьёшем на дальнем западе и грызутся с Зувейзой. Вам не кажется, что им довольно будет на ближайшее время?

– Если бы они не резали друг друга в Войне близнецов, то до сих пор владели бы доброй половиной Фортвега, – напомнил Хестан. Эалстан знал об этом, но времена порабощения казались ему столь же давними, как эпоха Каунианской империи.

– Какая разница, что кажется мне? – продолжил отец. – Важно, что думает об этом Свеммель, конунг ункерлантский – а он, как я слышал, сам через раз не знает, что думает…

Теальдо вгляделся в ручное зеркальце и пробормотал себе под нос что-то неласковое. Левый ус мог бы смотреться получше. Отщипнув крошку благоухающего апельсинами воска, солдат легонько подкрутил самый кончик и присмотрелся к результатам своих трудов. «Лучше», – решил он, но все равно не оставил в покое ни усов, ни бородки. Простого «лучше» в такой день явно не хватало. Даже полнейшее совершенство было бы его едва достойно.

По проходу пробирался сержант Панфило. Его огненно-рыжие, как у самого Теальдо, усищи торчали, словно бычьи рога. Бородке клинышком он предпочитал роскошные баки.

– Молодец, – снисходительно кивнул он, остановившись перед Теальдо. – Настоящий молодец. Все девицы в герцогстве станут вешаться тебе на шею.

– Да я не против, сержант, – ухмыльнулся Теальдо и подергал себя за рукав тускло-песочного мундира. – Еще бы натянуть на себя что поярче, как наши отцы и деды ходили.

– Тут и я соглашусь, – отозвался Панфило. – Да только отцы наши уходили на Шестилетнюю войну в шитых золотом мундирах и алых килтах. Шли, словно пламенем одетые… и горели потом… ох как они горели!

Сержант двинулся дальше, порыкивая на солдат, отнесшихся к своей внешности менее придирчиво, чем рядовой Теальдо.

А караван продолжал неторопливый ход на юг вдоль становой жилы. Спустя пару минут по вагону промчался лейтенант Элио, осыпав проклятиями пару солдат, укрывшихся от бдительного сержантского ока. Еще через несколько минут свою инспекцию провел капитан Ларбино и нарычал на тех, кого упустил Элио… и еще на пару-тройку уже пострадавших.

Теальдо никто не трогал. Солдат откинулся на спинку сиденья и, насвистывая что-то немузыкальное, поглядывал, как проплывают за окном альгарвейские пейзажи. Белые мазанки давно сменились красным кирпичом и бревнами: стылый, дождливый климат южных окраин королевства плохо сочетался с излюбленными на теплом севере легкими, продуваемыми насквозь строениями. В здешних местах можно быть уверенным, что не замерзнешь ночью… а большую часть года – и днем тоже.

Солнце давно перевалило за полдень, когда еле слышный гул каравана зазвенел в ушах. Все меньше и меньше энергии вытягивали вагоны из становой жилы, пока не замерли совсем. Капитан Ларбино распахнул дверь.

– На перроне в колонну – строй-ся! – скомандовал он. – Помните: король Мезенцио оказал большую честь нашему полку, позволив ему в числе прочих вернуть герцогство Бари законному сюзерену. Так что имейте в виду: всякий, кто окажется недостоин этой чести, ответит передо мной лично. – Капитан опустил руку на эфес офицерской шпаги; Теальдо ни на миг не усомнился в его словах. – И последнее, – закончил Ларбино. – Помните: мы входим не во вражескую страну. Мы приветствуем возвращение наших братьев и сестер.

– Пропади пропадом наши братья, – проворчал сосед Теальдо, крепко сбитый парень по имени Тразоне. – Я хочу, чтобы меня приветила с возвращением какая-нибудь барийская сестренка, да так, чтобы я потом два дня стоять не мог.

– Встречались мне идеи похуже, – заметил Теальдо, поднимаясь на ноги. – И немало, должен заметить.

Ему пришлось дождаться очереди, чтобы выпрыгнуть из болтавшегося в локте над землей вагона и занять место в строю.

Рота капитана Ларбино числилась в полку хотя и не первой, но второй, так что солдату хорошо видны были знаменосцы. Красочным парадным мундирам их, от позолоченных касок до начищенных башмаков, Теальдо завидовал черной завистью. Стоявший в центре солдат, выбранный явно за великанский рост, нес флаг королевства Альгарве – косые полосы красного, зеленого и белого. Стоявший слева поднимал полковое знамя: синяя молния на золоте.

Знаменосцы выстроились перед приземистым зданием красного кирпича, над которым тоже реял национальный флаг: таможней на границе – бывшей границе – между Альгарве и Бари. Шлагбаум был поднят, словно приглашая альгарвейских солдат. В нескольких шагах за ним, под другую сторону границы, стояло почти такое же здание, но на флагштоке перед ним развевался флаг независимого Бари – белый медведь на пламенном фоне. Второй шлагбаум все еще был опущен, будто тщился преградить дорогу на территорию герцогства.

Из дверей барийской таможни выкатился толстый человечек в форме. Его килт и мундир отличались от альгарвейских как покроем, так и цветом: не песочные, а бурые с прозеленью. Герцог Алардо, силы преисподние пожри его душу, любил править своим маленьким царством; это и сделало его идеальной пешкой для победителей в Шестилетней войне.

Но теперь Алардо мертв, и наследника у него не осталось. Что же до его подданных… Когда знаменосцы подошли к шлагбауму, толстяк в мундире цвета грязного мха поклонился альгарвейскому флагу. Потом, развернувшись, поклонился знамени барийскому, прежде чем спустить его с флагштока, где оно реяло не один десяток лет. А затем швырнул бело-оранжевое знамя наземь и попрал ногой.