Сформулировать это получилось только сейчас, а тогда можно было разве что догадываться, почему мне так здорово рядом с ним.

– П-привет… – пробормотала я, часто моргая от удивления.

И тогда Ярослав улыбнулся. Когда этот мальчишка улыбался, его лицо – до последней черточки и ямочек на щеках – превращалось в сияющую улыбку. И, видимо, поэтому у меня так больно кольнуло в груди – я все еще помнила это. Просто забыла, какой эффект эта улыбка производит, начиная от заходящегося в болезненном стуке сердца и заканчивая моментально потерявшими твердость ногами.

– Как дела? – задал он дежурный вопрос.

И нервно почесал затылок.

– А… – растерялась я. – А…

Мне понадобилось сглотнуть, чтобы не задохнуться от волнения. Если по-хорошему, то мне срочно нужно было принять ледяной душ, а потом вылететь в открытый космос, где никто не услышит, как я ору: «А-а-а, боже! Это он! Пришел ко мне домой! Держите меня семеро!»

– Хорошо! – таков, на мой взгляд, разумный ответ.

Я сейчас уже и не помнила, почему мы перестали общаться. Вероятно, потому, что он мальчик, а я девочка. Нас распределили в разные классы, у нас появились собственные интересы, его заставили ходить после уроков в музыкалку, а меня на продленку, и наши пути больше не пересекались.

Но это теперь неважно, ведь он стоит на пороге, улыбается, и меня снова охватывает знакомое чувство безграничного счастья, природа которого не поддавалась никакому объяснению. Ярик…

Достаточно высокий, с коротко стриженными темными волосами, торчащими на макушке в разные стороны. С чувственными мягкими губами, мужественным носом и пронзительными, внимательными темно-карими глазами. Его плечи определенно стали шире, а черты лица заострились, но вот тонкий беловатый шрам на лбу остался.

– А я… – замешкался он.

И запустил длинные, тонкие пальцы в шевелюру. «Боже, какие же у него красивые руки, словно специально созданные для музыки».

– В общем, у меня дверь захлопнулась, – наконец сказал Ярик.

И снова улыбнулся, чтобы добить меня, а заодно и мои дрожащие от волнения коленки. «Вау!» – чуть не вырвалось у меня, потому что Ярик растерянно хлопнул ресницами, и выглядело это так, будто он строил мне глазки.

– А я… – Мне каким-то чудом удалось сохранить равновесие. – Я блинчики напекла…

И густо покрылась краской, ожидая, что он посмеется над жалкой толстухой, которая зазывает его на обед.

– Так мне можно войти? – просиял он.

И я покраснела еще сильнее.

– Конечно.

– М-м-м… – Скинув тапочки, Ярик улыбнулся: – А я думал, чем у вас так всегда вкусно пахнет!

– Да вот, хотела бабушку порадовать. – И видя, что парень замешкался у порога, махнула в сторону кухни. – Хочешь чаю?

– Спасибо, не откажусь.

Если бы он только знал, какая буря эмоций бушевала в этот момент в голове неуклюжей толстушки-девятиклассницы! Мне одновременно хотелось переодеться, причесаться, убрать на кухне и упасть в обморок. Я не имела совершенно никакого опыта в общении с мальчишками, тем более с такими обаятельными, как он.

Пропустив Ярика вперед, я метнулась к зеркалу: ужас! Волосы всклокочены, щеки пылают, на лбу испарина, да еще и весь фартук в пятнах!

– Черный, зеленый, кофе? – спросила я, лихорадочно сдирая с себя перепачканный передник.

– Черный.

– С лимоном, молоком, корицей, имбирем, сливками? – Я по-быстрому пригладила волосы.

– Любой. – Когда он обернулся, я уже стояла позади, смущенно улыбаясь и пытаясь отдышаться.

– Так, значит, – сдула я упавшую на лицо прядь, – ты не можешь попасть домой?

– Точняк! – сообщил он, запросто падая на свободный стул. – Решил сходить к соседям сверху погладить лошадь, которая так звонко стучит копытами по паркету, но не учел, что моя дверь захлопнется от сквозняка.

– Лошадь… – я с трудом отодрала язык от неба. – А-а-а… Вот ты о чем!

И мы рассмеялись.

Звонко, непринужденно. Клянусь, если бы Ярик отвернулся, я сплясала бы джигу-дрыгу.

– Над тобой живет многодетная семья, кажется?

– Ага. У их детей ножки, как маленькие молоточки. Стучат, стучат, стучат… А мне нужно готовиться к экзаменам.

– Думаю, они просто мстят за твои музыкальные экзерсисы, – сказала я, ставя чайник на плиту под его внимательным взглядом.

– Что, так слышно? – спросил Ярик.

Он закатал рукава и голодным взглядом уставился на румяные, ароматные блины.

– Очень слышно, – краснея, улыбнулась я, – но мне нравится, как ты играешь.

Ярик потянулся к блинам, и тут на меня что-то нашло – шлепнула его по руке:

– А руки мыть? – И тут же осеклась: – Ой, прости!

– Строгая ты. – Он так весело рассмеялся, что у меня сразу словно груз с души спал.

Ярик вскочил и радостно бросился к раковине.

– Полотенце. – Я протянула идеально белый кусок вафельного полотна, который бабушка ласково называла рукотером.

– Спасибо.

Парень обернулся, мы встретились взглядами – и я с удивлением обнаружила, что Ярослав не смотрел на меня ни с презрением, как другие сверстники, ни даже с жалостью, как это делали люди постарше. Он смотрел на меня так, будто вовсе не замечал, что я была не такой, как все. Словно смотрел внутрь меня, в самое сердце.

Рядом с таким высоким, крепким юношей я ощущала себя менее габаритной. И, клянусь, мне нравилось это необычное ощущение!

– Сметаны? – почему-то кокетливо спросила я.

И опять удивилась: «Неужели ты так умеешь?»

– А можно маслица растопить? – Ярик явно испытывал похожую неловкость.

Я сунула в микроволновку тарелку с брусочком масла из холодильника. Бабушка бы отругала меня: она не признавала современной техники и растопила бы масло на плите, но я торопилась накормить гостя.

– М-м-м-м… – неприлично застонал Ярослав, откусив от блина, скрученного в трубочку. И нетерпеливо потянулся к тарелочке с маслом.

– Посолить немного?

Он только кивнул.

– Ешь!

– Фпафиба… – промычал парень, щедро обмакнув блин и сунув в рот.

Села напротив него и устроила подбородок на руке. Как же я его понимала! Вот эти довольные полузакатившиеся от блаженства глаза, блестящие от масла губы, работающие в усиленном темпе и вдруг замедляющиеся челюсти. О да, Ярик по-настоящему кайфовал. Такое нельзя имитировать. И виной этой его гастрономической эйфории были мои блины.

– М-м-м… – снова и снова мычал он, уминая угощение.

На тарелке оставалось все меньше и меньше блинчиков. А я любовалась им, напрочь позабыв о смущении.