Зимой двенадцатого года эры Кансэй в коллекции Эмона не хранилось ничего примечательного. Содержимое коробок могло лишь поведать историю упорядоченной жизни, которая складывалась вполне предсказуемым образом: каждый год исправно выплачивались подати; женились сыновья; выходили замуж дочери; из поколения в поколение передавалась должность служителя храма Ринсендзи; семья ссужала деньгами других и покупала земли. Может быть, между штрихами писем и таились какие-то секреты, но они ничем себя не выдавали. Мир, вмещавшийся в коробки семейного архива, в целом не простирался за пределы того места провинции Этиго, в котором жил Эмон. В описываемые нами времена дальние города действительно находились очень далеко. Даже сидевший в своем замке в Эдо сегун казался абстрактной фигурой, а его правительство воспринималось как некая безликая сила, собиравшая налоги. И тем более никто в этой стране знать не знал о жившем где-то там, за океаном, президенте Соединенных Штатов Америки, переселившемся в только что отстроенный Белый дом.

Впрочем, по мере того как Эмон расширял свое семейство, а соответственно и свой архив, окружающий мир тоже медленно, почти неуловимо менялся. Вскоре семейная коллекция пополнится новыми именами, свежими датами и в итоге станет хранилищем свидетельств таких конфликтов, которые Эмон не мог ни представить, ни тем более предотвратить. Через несколько лет после начала нового века появится на свет дочь Эмона Цунено, которая в последующие пять десятилетий одна причинит семье больше неприятностей, чем остальные его дети, вместе взятые. За свою неспокойную жизнь Цунено напишет большое количество писем – все они будут бережно храниться сначала ее отцом, а потом братьями. В письмах она будет жаловаться, ликовать, отчаиваться, негодовать, просить прощения. Будет зачеркивать слова, исправлять их, начинать писать заново. Будет отрекаться от предыдущих посланий и клясться, будто вовсе не имела в виду того, что в них прочитали. То и дело в ее письмах будут возникать новые обратные адреса, мелькать какие-то эксцентричные персонажи, начнет фигурировать непонятная лексика. Она будет писать и писать – и в конце концов письма от Цунено, письма к Цунено и письма о Цунено заполнят собою все коробки семейного архива. Бунт Цунено, облеченный в письменную речь, породит настоящую лавину ответной корреспонденции, вовлекая в переписку других людей: на листочках разных размеров зазвучат всё новые голоса, а родные будут стараться понять ее и пытаться хоть как-то удержать от беспорядочной жизни. Семья словно верила, что бесконечная череда писем сделает из Цунено ту дочь и сестру, какую им всем хотелось в ней видеть. Но действительность распорядится по-своему. Хотя и сильная воля Цунено здесь сыграет не последнюю роль. Фамильный архив приобретет иной характер и вместо благочинной семейной саги об упорядоченной жизни начнет рассказывать совсем о другом – об истории Цунено.

Знал бы служитель Эмон, что готовит ему грядущее и какие тайны будет хранить и однажды раскроет его архив! Вероятно, тогда он совсем иначе отнесся бы к своим коробкам со старыми бумагами. Через много лет – уже после того, как исчезнет храм, падет сегун, а деревня Исигами сольется с соседним городом, – эти семейные документы попадут в государственный архив города Ниигата, который находится почти в ста двадцати девяти километрах от родных мест Эмона. Архивисты составят краткое описание жизни Цунено и разместят на сайте префектуры одно из ее писем[20]. В это самое время ученый из далекой страны, сидящий у себя в кабинете наедине с компьютером, увидит его на своем мониторе и прочитает такие слова: «Матери от Цунено (лично в руки). Пишу с весенними поздравлениями. Я отправилась в Эдо и оказалась в районе Канды, в Минагава-тё, и – совершенно неожиданно – попала там в такую беду!»

Эмон бережно сложил в коробку очередной счет на подати…

Между ним и мною – когда я, находясь на другом конце света, впервые увидела письмо Цунено – пролегали не только океан, страны и совсем разные цивилизации. Нас разделяло два столетия. Я постоянно возвращалась мыслями к Цунено. В перерывах между лекциями, которые мне пришлось читать той зимой, я шла в свой кабинет и вновь загружала страницу сайта с ее письмом. За окнами мел снег. Когда закончился учебный год, я полетела в Токио – город, который раньше назывался Эдо. Оттуда я на сверхскоростном поезде помчалась через родные горы Эмона, чтобы посмотреть на оригинал письма Цунено, своими глазами увидеть бегущие снизу вверх по бумаге штрихи, сделанные ее кистью, и все еще четкие линии сгибов. Я сфотографировала это письмо, потом еще одно, после другое, затем их были уже многие десятки. Из-за смены часовых поясов у меня кружилась голова, поэтому, фотографируя, я опиралась свободной рукой о край стола. Кроме того, по утрам меня подташнивало, поскольку я ждала ребенка. В мир придет еще один первенец, будет еще одна семья, еще одна история.

Пока подрастали мои маленькие сыновья, я успела что-то выяснить о детях Эмона и Харумы. Знакомство с ними я начала с самой яркой, самой страстной из детей – это Цунено, так настойчиво желавшая поведать свою историю. Служитель храма не оставил нам родословной, поэтому имена остальных мне пришлось буквально раскапывать, разбирая сотни запутанных старых архивных записей. Так я узнала о Гию, старшем брате Цунено. Всегда чем-то озабоченный, раздираемый сомнениями, он, когда Эмон отошел от дел, стал главой семьи и начал ведать архивом. Выяснила я, кто был самым младшим братом – это Гисэн, оставивший после себя красиво и разборчиво написанные письма, в которых он называл сестру Цунено идиоткой.

На экране моего компьютера иероглифы превращались в миллионы пикселей. Прищурившись, я всматривалась в картинку, надеясь, что в росчерках старинной каллиграфии проступят более знакомые очертания современных японских слов. Я свободно читаю и говорю на современном японском, могу разобрать печатные документы XIX века, но рукописные тексты доводили меня до отчаяния. Я подолгу изучала послания Цунено и билась над архаической формой фонетического письма[21], проговаривая отрывки вслух и пытаясь правильно, чтобы не исказить смысл, разделить сплошной текст на отдельные слова и словосочетания. Чтобы справиться со скорописью Цунено, с ломаным стилем ее каллиграфических знаков, мне требовалось постоянно прибегать к специальным словарям – в итоге корешки двух из них в процессе работы оказались в таком плачевном состоянии, что из книг стали выпадать страницы. И они были повсюду: на кухне, на полу кабинета и даже в сумке для подгузников. Я писала письма японским коллегам, моля их о помощи. Для расшифровки отдельных мест пришлось нанять научного ассистента. Несколько лет я хранила в памяти телефона всю коллекцию документов на тот случай, если вдруг встречу кого-то, кто поможет разобрать трудное место. Я могла оказаться рядом с таким человеком где угодно: и на банкете после конференции, и на заднем сиденье такси. Однако со временем я все-таки сумела прочитать основную часть текста самостоятельно. Понемногу из разрозненных деталей складывалась история о непокорной женщине и погрязших в раздорах ее родных – то были люди, считавшие года по древнему календарю; люди, родившиеся и умершие при власти сегуна. Все они принадлежали к тому последнему поколению, которое знало великий город не как Токио, а как Эдо.