После Первой мировой войны основные геополитические понятия и идеи постепенно входят в «багаж» военных, политиков, дипломатов и интеллектуалов. Противостояние Суши и Моря и вытекающие из этого выводы и последствия становятся модной темой для рассуждений и предсказаний. «На пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря, как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента », – писал в 1922 г. один из ведущих теоретиков русского евразийства П.Н. Савицкий, автор «Геополитических заметок по русской истории».[13] Знаменитый французский прозаик – и прозорливый политический аналитик – Пьер Дрие Ля Рошель в том же 1922 г. в книге «Мера Франции» противопоставлял США и Великобританию Германии как воплощение Моря воплощению Суши, причем за Германией у него органично следовала Россия: «Германо-Россия, победоносная на Востоке». В начале 1940 г. он написал статью «Дух Моря и Дух Земли», запрещенную французской военной цензурой и увидевшую свет только четверть века спустя. Еще Макиндер наметил связь между геополитической ориентацией цивилизации и характером ее политической и социальной системы, а также господствующей идеологии: для «внешнего полумесяца» это атлантизм и либеральная демократия; для «сердцевинной земли» – евразийство, в наиболее чистом виде, и авторитаризм (переходящий в тоталитаризм); для «внутреннего полумесяца», за который идет соперничество, – сочетание и борьба обеих начал. Отмечая, что «морские народы легче пользуются свободой, чем народы континентальные», Дрие сделал интересный вывод: «Быть свободным для англичанина значит – не бояться ареста полицией и рассчитывать на немедленное правосудие властей и суда; для француза – свободно говорить что попало о любых властях (кроме военного времени); для немца, поляка, русского – возможность говорить на своем языке и провозглашать свою этническую и государственную принадлежность и использовать скорее коллективное, а не индивидуальное право».[14]

В 1942 г. выдающийся германский юрист, политолог и философ Карл Шмитт опубликовал работу «Земля и Море», которая вместе со статьей «Планетарная напряженность между Востоком и Западом и противостояние Суши и Моря» (1959 г.) справедливо относится к классике геополитики.[15] Сушу и Море он рассматривал как две принципиально различные, враждебные цивилизации, дав их противостоянию (по его мнению, неснимаемому) философско-этические и юридическое толкования. Шмитт обогатил геополитику концепциями «номоса», т.е. наиболее органичной формы организации пространства (примерный аналог «месторазвития» у Савицкого), и «большого пространства», т.е. стремления государств к обретению наибольшей территории (в развитие идей Ратцеля). Не знаю, читал ли кто Шмитта в те времена в СССР, а вот в Японии конца тридцатых он был очень популярен.

Интересовались геополитикой и в Советской России, хотя здесь ее всегда критиковали как идеологическое оружие империализма. Для первого издания Большой советской энциклопедии информативную, хотя, признаться, далеко не объективную статью «Геополитика» написал не кто иной, как Шандор Радо, будущий разведчик, известный под псевдонимом «Дора». Именно в русле развития геополитической мысли современные исследователи рассматривают труды выдающегося стратега и востоковеда генерал-лейтенанта А.Е. Снесарева, начальника Академии Генерального штаба после большевистской революции и автора классического «Введения в военную географию».[16] Однако с 1934 г. именно геополитика стала первой «уничтоженной наукой», оказавшись под формальным запретом задолго до генетики, кибернетики и социологии. Только в последнее десятилетие она из «фашистской буржуазной лженауки» превратилась в объект интеллектуальной моды.

Разумеется, в выборе методологии автор этих строк – первым в отечественной историографии применивший концепции и инструментарий геополитики к изучению новой и новейшей истории Японии – руководствовался не личными пристрастиями и уж тем более не модой. Приоритетность геополитического подхода в исследовании избранной мной темы определяется очевидной необходимостью взглянуть на историю XX в. по-новому, отрешившись от идеологизированных «политкорректных» схем. Время, когда происходили описываемые в книге события, можно считать золотым веком геополитики, активно развивавшейся тогда во всех мировых державах (пусть даже под псведонимом «военной географии», как в СССР). Не случайно в 1942 г. атлантист X. Вейгерт писал: «Теперь, когда слово «геополитика» повсеместно стало лозунгом дня, высшая похвала, которую может заслужить политический аналитик, – это титул «американского Хаусхофера»».[17] После ошеломляющих успехов вермахта в 1939-1941 гг., за которыми многим виделась тень старого генерала, и впрямь было о чем призадуматься…

Между тем историография обеих мировых войн, особенно Второй, до сих пор остается открыто идеологизированной, что, несомненно, препятствует ее развитию. Официальная американская, западно-, а теперь уже и восточно-европейская наука (mainstream) в целом находится в жестких рамках «политической корректности», а «перестройка» отечественной историографии во многом свелась к замене одной ортодоксии на другую, хотя в России степень свободы академических дискуссий сейчас много больше, чем за ее пределами. Поэтому я считаю необходимым указать на свою принадлежность к «ревизионистской» традиции историографии мировых войн, оппозиционной «генеральной линии». Она возникла в США и в Европе в начале 1920-х годов и существует по сей день. Основателями школы были видные историки Сидней Фэй, Чарльз Бирд, Гарри Барнес, Чарльз Тэнзилл в США, Макс Монтгелас, Альфред фон Вегерер, Фридрих Стиве и Герман Лютц в Германии. После Второй мировой войны к старшему поколению присоединились Джеймс Мартин, Дэвид Хоггэн, Удо Валенди, Дэвид Ирвинг. Аналогичное направление есть и в Японии. В советской историографии похожих взглядов придерживался Николай Полетика, книги которого «Сараевское убийство» (1930 г.) и «Возникновение мировой войны» (1935; 1964 гг.) были надолго изъяты из научного обихода и до сих пор несправедливо забыты.

Главная цель ревизионистов – «привести историю в соответствие с фактами», как афористично выразился Барнес. Особенностями ревизионистской историографии являются неприятие идеологически мотивированных концепций, прежде всего утверждений об исключительной ответственности «оси» Германии, Италии и Японии за начало Второй мировой войны в Европе и на Тихом океане, а также отказ от схемы «хорошие парни – плохие парни», принятой в послевоенной официальной историографии как победителей, так и побежденных. Разумеется, это не означает ни полного, безоговорочного принятия мной всех утверждений ревизионистов, ни отказа от использования всего положительного опыта их оппонентов. Ревизионизм – не догма, не набор клише или готовых ответов на все вопросы. Ревизионизм в широком смысле слова – это прежде всего степень свободы историка от догм, какого бы происхождения они ни были.