Пройдет 10-15 лет, и абсурдность этих утверждений будет исчерпывающе доказана историками «ревизионистской школы», – убедительнее всего не только в Германии, что вполне понятно, но в Соединенных Штатах, где проблема участия в военных конфликтах за пределами Западного полушария стала актуальной с приходом к власти Франклина Рузвельта и особенно по мере «пробуксовывания» провозглашенного им «Нового курса».[25] К концу тридцатых «политически корректными» считались именно взгляды ревизионистов, призывавших не допустить нового глобального конфликта. Но, как говорил Александр Галич, «век не вмешаться не может, а норов у века крутой». Изменение политической обстановки в Европе диктовало изменение «политической корректности» в духе «новой ортодоксии», немедленно воскресившей все антигерманские фобии прошлого. Несогласным предлагалось отрешение от печатного станка и университетских кафедр, интеллектуальное изгнание, а то и тюремная решетка. Поэтому немалая часть вчерашних ревизионистов, вроде известного историка У. Лэнджера, оказалась в числе трубадуров новой войны.[26]

Пагубность жесткого разделения на «агнцев и козлищ» для послевоенного мира стала ясна многим, как только отгремели последние залпы, – да кто же тогда их слушал. Правильно сказал Твардовский: «На торжестве о том ли толки…» Тем не менее 15 декабря 1918 г. влиятельный токийский журнал «Япония и японцы» поместил статью молодого члена палаты пэров, потомка старинного аристократического рода принца Коноэ Фумимаро «Против англо-американского мирового порядка».[27] Коноэ был включен в состав делегации на Парижскую мирную конференцию, и ее глава – патриарх японских атлантистов, бывший премьер, а ныне гэнро («государственный старейшина») князь Сайондзи – отчитал за нее молодого принца, из которого рассчитывал вырастить своего преемника. Почему?

Автор не отрицал ответственности Германии за начало войны, но не без иронии замечал: «Германия, нарушитель мира, может быть названа врагом гуманизма, только если принять как данность, что довоенная ситуация в Европе была наилучшей с точки зрения гуманизма и справедливости. Но кто на земле решил, что ситуация в предвоенной Европе была безусловно идеальной и что нарушитель сложившегося положения заслуживает имени врага человечества?» Коноэ прямо говорил об «имущих» и «неимущих» державах, видя в их противоречиях основную причину конфликта: одни раньше включились в «мировое состязание» (выражение В.Я. Брюсова), а другие по разным причинам опоздали. Не слишком оригинально, если вспомнить ленинскую теорию империализма. Читал ли Коноэ Ленина? Вряд ли, но с идеями социализма он был неплохо знаком и одно время даже увлекался ими. Выводы принц, однако, делал совсем иного свойства: борьба Германии за «место под солнцем» и «жизненное пространство» была справедливой и закономерной, хотя и велась «неправильными» средствами. С окончанием войны положение в принципе не изменилось, и державы по-прежнему делятся на «имущие» и «неимущие»: первые заинтересованы в сохранении достигнутого в результате войны status quo, но вторые не могут смириться с ним. К последним он относил и Японию, которая осталась столь же «неимущей», как и до войны, когда она опоздала к «мировому состязанию».

Сегодня эти идеи едва ли могут показаться оригинальными, но не будем забывать, во-первых, когда это сказано, а во-вторых, кем. Целью жизни Коноэ было уравнивание положения Японии в мире с более удачливыми державами атлантистского блока. Он не выступал против идеи Лиги Наций, но только в том случае, если это действительно будет объединение всех стран, а не союз держав-победительниц с целью угнетения побежденных и беззащитных. Коноэ направил острие своей критики против «двойного стандарта», упрекая победителей в том, что они используют понятия о праве, справедливости, морали только для оправдания собственных действий (вспомним остроумное определение: «Международное право – это то, что нарушают другие»). Не отрицая в принципе универсально приемлемых категорий, он отказывал атлантистским державам в праве на морально-этическую монополию в послевоенном мире и предостерегал соотечественников от увлечения англо-американскими политическими лозунгами «вильсонизма», как бы заманчиво, «современно» и «прогрессивно» они ни звучали.

Коноэ нападал на нынешний «пацифизм» США и Великобритании так же решительно, как и на их прежний «беллицизм», в обоих случаях уличая их в лицемерии. Другим объектом его критики стал «экономический империализм». В первом он видел не идеализм и не стремление к защите мира, но лишь прикрытие для второго, для торговой и финансовой экспансии. Он требовал действительного равенства возможностей для всех мировых держав, потому что существование неравенства неизбежно приведет к новой мировой войне – раньше или позже. И не дай Бог, это станет судьбой Японии, как стало судьбой Германии в 1914 г. От прямого декларирования последнего вывода Коноэ воздержался, но его легко прочитать между строк статьи, написанной непосредственно перед мирной конференцией – как совет и предупреждение ей.

Эссе Коноэ была перепечатано в сборнике его статей 1936 г., когда он считался наиболее перспективным политиком Японии и самым вероятным кандидатом в премьер-министры. Это, конечно, не случайно. Биограф принца Ё. Ока резюмировал: «Мы не знаем, когда и под чьим влиянием Коноэ сформулировал позиции, нашедшие отражение в его эссе. Но убеждения, провозглашенные здесь 27-летним Коноэ, остались практически неизменными. Они особенно важны, потому что продолжали влиять на всю его дальнейшую политическую карьеру».[28]