День продолжался без перерыва на обед, в какой-то миг Гарри вдруг выплеснул кофе на пол, заявив, что такую бурду пить невозможно. Клайв чуть не размазал крем с пирожного по звуковой дорожке, я ему на это указала и по выражению его физиономии поняла, что он никогда больше не пригласит меня к себе работать, не пригласит — и не надо, я к этому моменту уже люто ненавидела картину, весь этот набор претенциозной чепухи, любой его фильм вызывает такую же тошноту, у меня нет ни малейшего желания с ним работать. Гарри засмеялся, когда я все это высказала вслух, а я тряхнула головой, и волосы, которые я наскоро сколола на затылке в конский хвост, рассыпались (они у меня рыжие и кудрявые), Гарри сказал: “Ух ты!”; в дверь стал ломиться сценарист, но его не впустили, костюмерша заявила, что истраченные ею сто тысяч долларов вылетели в трубу, потому что я вырезала все сцены, где герои одеты в туалеты от Версаче, и я попросила ее уйти, потому что не стоило так долго сидеть в монтажной ради этого дурацкого замечания и поглощать предназначенный нам драгоценный кислород, ну что значат какие-то сто тысяч для фильма с бюджетом в тридцать миллионов, и она ушла, демонстративно хлопнув дверью.

С отделом по изготовлению титров приключилась истерика, они стали кричать, что мы не оставили им никакого времени, и это правда, времени мы им действительно не оставили; когда мы кое-что доозвучивали, заявился композитор — прошел слух, что его увезли с передозировкой, — он узнал, что у нас случился скандал, и принялся рыдать, ведь композиторы всегда все понимают буквально, и мы вслух пожалели, что его удалось откачать.

По крайней мере, кое-как удалось усмирить средства массовой информации: наш юный герой Лео объявил в утренней телевизионной программе, что он бисексуал — ярлыки производят на публику магическое действие, — а Оливия разъяснила по телевидению же после обеда, что ее лесбиянский статус нельзя считать постоянным, просто когда она училась в школе, ее один-единственный раз соблазнила учительница английского языка, и все, кто видел ее в эротических сценах, могли убедиться, как сильно, страстно, буквально до безумия ее возбуждает Лео. Каким-то чудом удалось избежать скандала по поводу заключения контракта на прокат фильма, и к полуночи Клайв признал, что окончательный монтаж на девяносто пять процентов удачен, а пяти процентов неудачных склеек никто, кроме него, не заметит, для этого надо иметь хоть каплю вкуса, и объявил, что все, работа закончена.

Едва живая, я вдохнула вместе с Гарри миазмы Сохо, он попросился ко мне переночевать, если найдется свободная койка, ему, сказал он, яркий свет отеля сейчас невмоготу. Причина мне показалась не слишком убедительной, но я сказала — ладно, пошли. Он доплелся со мной до моего причудливого жилища, взобрался с тупой, мрачной решимостью по нескончаемым пролетам лестницы, оглядел квартиру, сказал “центр есть центр” и потребовал виски, виски я ему не дала, тогда он положил голову на мою смятую подушку, натянул на себя мое сбившееся пуховое одеяло и заснул мертвым сном. Зазвонил телефон. Это была Фелисити. Она сказала, что оступилась и растянула лодыжку, в следующий раз сломает шейку бедра. Я сказала, что прилечу первым же рейсом, на который смогу заказать билет, устроилась на кушетке и заснула. К кровати, на которой спал Гарри, я и не подошла. Зачем мне накликать на себя нескончаемые мучения. Женщины не должны играть с партнерами из другой лиги, они рискуют разбить себе сердце. Я всего лишь высококвалифицированный специалист съемочной группы, у которого случайно оказалась свободная кровать, режиссеру не надо было ехать до нее на такси. Клайв — кошмарный жмот, от него машины с шофером не дождешься.

В Род-Айленде, возле самой границы со штатом Коннектикут, в окрестностях Мистика и недалеко от Уэйкфилда, надежно защищенная лесами и холмами от шума автострад, находится “Золотая чаша” — интернат для престарелых, где они ведут активную творческую жизнь. Род-Айленд — крошечный неправильный прямоугольник на карте, один из шести штатов, составляющих Новую Англию, самый маленький из всех них, самый живописный, самый густонаселенный и, как говорят, самый коррумпированный, хотя кто измерит степень коррупции? Здесь выведена высоко ценимая сейчас во всем мире порода кур — род-айленды красные. С запада на Род-Айленд наступает Коннектикут, с востока теснит Массачусетс, на юге не позволяет развернуться Атлантический океан. Здесь пышная растительность: березы, тополи и гингко, рябина, клены разных пород, гикори, дуб, кизил, сассафрас, и все осенью полыхает всеми оттенками золотого, оранжевого, багряного. Весной луга покрываются полевыми цветами, а уж птицы — сколько тут редких видов пернатых проводит лето вместе с изучающими их орнитологами! Здесь укромные пляжи и тихие скалистые бухты, былое величие и мрачная, кровавая история, от которой отмахивается снисходительное настоящее. Род-Айленд — это “земля свободных и родина смелых”, “штат, что скорее умрет, чем сдастся индейцам”. Конечно, в ноябре здесь уныло и слякотно, как и всюду. Лучше быть в помещении, чем на дворе. Так думала старшая сестра пансиона “Золотая чаша” мисс Доун.

Комплекс “Золотая чаша” построен в духе Художественного центра Гетти в Санта-Монике, то есть это вдохновенная копия древнеримской виллы — длинное низкое здание, колонны, бассейн, водяные лилии, вьющийся по стенам плющ, фасад облицован ослепительно-белым камнем, в Калифорнии все это было бы вполне на месте, но под сереньким небом Род-Айленда вызывает оторопь. Не радует глаз, а оскорбляет, сказали бы про этот архитектурный шедевр люди молодые и недоброжелательные, однако старикам нравится эта яркость, их греет мысль, что они могут провести свои последние дни среди этой роскоши, именно по этой причине местное общество охраны заповедной природы перестало устраивать демонстрации протеста и смирилось с существованием “Золотой чаши”.

Пока София летела в Бостон, с большим опозданием вырвавшись навестить свою бабушку, старшая сестра Доун и доктор Джозеф Грепалли, знаток человеческих душ и директор “Золотой чаши”, решали судьбу кровати, которая освободилась вследствие скоропостижной смерти спавшего на ней доктора Джеффри Роузблума. Окна в комнатах были распахнуты настежь, потому что рабочие уже отделывали помещение, белили потолки — доктор Роузблум был тайный курильщик и основательно их закоптил, — клеили на стены приятные обои в классическую бело-розовую полоску поверх прежних, с лиловато-кремовыми цветочками. Светлые обои можно наклеивать друг на друга много раз слой за слоем, не сдирая предыдущих, а вот яркие краски в сыром помещении могут проступить на новом слое. Можно спокойно клеить до пяти-шести слоев, но уж потом надо сдирать все до штукатурки, иначе обои начнут пузыриться, хотя такое случается в среднем раз в пять лет. Бело-розовые в полоску были всего лишь третьим слоем за двадцать два года существования “Золотой чаши”. Предшественник доктора Роузблума дожил в добром здравии и ясном уме до ста двух лет и тоже скоропостижно скончался на этой самой кровати. Матрас тогда был в хорошем состоянии, и начальство решило его не менять.

— Две скоропостижные смерти в одной кровати — это уж слишком, — заметил доктор Грепалли, человек добрый и щедрый. — На этот раз надо хотя бы матрас сменить.

— Кровать не виновата, что на ней умирают, — возразила сестра Доун, которая только притворялась доброй и щедрой, а на самом деле была злыдня и скупердяйка. — Доктор Роузблум курил, видите, как закоптил потолок; если бы у него была сила воли, нам не пришлось бы сейчас его заново белить. Я думаю, инфаркт спровоцировало какое-то легочное заболевание.