Ладно, поскольку все эти последние дни нормально поесть мне не удавалось, первым делом направляюсь на кухню: ветчина, томаты, яблоки, есть даже превосходное вино. Затем иду обозревать окрестности.

Итак, парк с лужайкой, полого спускающейся к дубовой роще. Замок совсем недалеко. Два заброшенных бассейна, каменные скамейки, не слишком ухоженные цветники, должно быть, сторож совершенно не разбирается в садоводстве. В самом доме гостиная в виде ротонды, столовая, два кабинета, большая библиотека. Наверху пять комнат, одна из них заперта на ключ, без сомнения, спальня самой Доры. И тем не менее присутствие незнакомца в доме ее не пугает. Я прекрасно помню, что накануне нам довелось довольно поспешно, хотя и близко, узнать друг друга, но о чем это говорит? Да ни о чем. Какая она, впрочем? Не слишком высокая, темноволосая, глаза голубые, нежная белая кожа, короткие волосы. Маленький бойкий ротик, решительный голос, упругое тело. На мой вкус, во всяком случае, довольно привлекательна. Чем она занимается в жизни? Врач, архитектор, адвокат? Что-нибудь в этом роде. Я так и не знаю ее фамилии, во всяком случае, на почтовых бланках указан только адрес. Почему она живет здесь, а не в Париже? Одна? Или нет? Или временно? И давно? А может, в Париже она тоже живет? А ее муж? Но может, никакого мужа и нет?

Библиотека, во всяком случае, производит странное впечатление. По-старинному переплетенные книги, редкие издания, шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый века, тома по алхимии и китайские гравюры. Здесь явно жил эрудит, а может, и сейчас живет. Мне не показалось, что Дора очень начитанна, но, по правде сказать, мы и сотней слов не обменялись.

Мебели почти нет. Такое впечатление, что все непродуманно, составлено случайно, при вынужденном переезде, в ожидании более подходящего места. Итак, есть библиотека, и есть дом при ней. Я устраиваюсь за маленьким столиком в этом музее книг, где поддерживается идеальный порядок, возле наружной застекленной двери, выходящей прямо на лужайку. Инстинктивно или случайно достаю старинное издание «Государства и империи Луны и Солнца» Сирано де Бержерака. Том открывается его портретом, длинное напряженное лицо, под ним знаменитое четверостишие:

Земля мне уже постыла,

Я поднялся до облаков,

Я видел земные светила,

А теперь я вижу Богов.

Сама скромность. Вполне естественно, что недруги, отравив ему жизнь, в конце концов уронили ему балку на голову. Я начинаю читать: «На ясном небе сияла полная луна, уже пробило девять часов…» Девять ударов в ночи, тишина. Поди пойми почему, в этот самый момент мне кажется, что все это происходит именно сейчас, разлито в воздухе. Я перехожу к отрывку, в котором Сирано, вернувшись домой, обнаруживает книгу, открытую на определенной странице, обнаруживает на столе, где он ее не оставлял. «Чудо или случайность, — пишет он, — Провидение, Судьба, а быть может, то, что назовут видением, призраком, химерой или, если угодно, безумием…» Я тоже всегда считал, что книги суть магические инструменты, указывающие тогда, когда нужно, и тому, кому нужно, образ действия, путь, которым следует идти. Они делают вид, будто инертны, но действуют тайком, исподтишка. Бумага заключает в себе атомы, до конца еще не изученные, чернила — невидимые частички. Внезапно меня одолевает сон. Возле стола стоит черный кожаный диван, на котором я и сижу. Вытягиваюсь. Засыпаю.

Кто-то ласкает мои волосы, щеки. Я открываю глаза, это она. Полумрак. Привлекаю ее к себе, мы яростно обнимаем друг друга, и вот уже, тесно прижавшись, лежим на ковре, я слышу, как лает пес, ревнует, она встает, закрывает дверь на ключ, зажигает в углу комнаты красную лампу, на этот раз мы уже не трахаемся, мы занимаемся любовью. Отличие огромное, это разные музыкальные ритмы, даже пишется по-другому. Вместо двух одновременных монологов, которые силятся казаться диалогом, — закодированный разговор. Вместо якобы запретного — действительно запретное. Вместо насилия, всегда более или менее притворного, — преступление. Преступление нежное, мягкое, скрытое, странное, оно никак не может насытиться, удовлетворить свое любопытство, оно требует продолжения. Вопрос? Ответ. Так хорошо? Да, но есть ведь и нюансы. Чуть больше, чуть меньше, нам некуда спешить, не стоит торопиться, огонь живет под пеплом слов, самые первые — самые лучшие, первые «милый» и «милая», первые «я тебя люблю» или «я хочу тебя», их говорят обязательно в тот или иной раз всерьез, поскольку весь вопрос в том, чтобы измерить, к каким глубинам они отсылают, к каким тайнам запахов, кожи, языка, слюны, дыхания. Ты чувствуешь меня? говорит одна определенная точка другой определенной точке. Я здесь, говорит некто, и этот некто находится вне пространства. Он приходит издалека, этот некто, неизвестно откуда, через тысячи поражений или кратких вспышек. Любовь — это музыкальное искусство, как и алхимия.

Все преступления совершаются против преступления любви. Это так легко доказать, странно, что никто этого раньше не говорил.

Какая удивительная женщина: кажется, она пришла прямо из сада, хотя провела целый день в городе, где это, зачем, какая разница. Я наверху, она наверху, потом долго на боку, исследование, осторожное проникновение, китайцы называют это «поза утки-мандаринки», мы неотделимы, и в то же время именно сейчас различаемся, как никогда. Этот парадиз ртов, такое встречается не каждый день, можно месяцы и даже годы жить, не находя то, что нужно, ее — для него, его — для нее, это игра случайности, шанс — выпадет или нет. Так играют в рулетку чувств, и порой вдруг выпадают кости, шарик останавливается, вот оно.

Мы остаемся лежать, обнаженные, на полу. Нам по двенадцать лет. Всем влюбленным двенадцать лет, отсюда и ярость взрослых. Я начинаю отличать ее смех от любого другого смеха, я никогда не слышал, чтобы смеялись — так: единой лавиной, гортанный каскад, идущий откуда-то сзади, из-за головы, из-за спины, сбоку, если повернуться в профиль, сверху, снизу, настоящий смех беспричинной радости, смех просто потому, что существуешь, а все остальное уходит. Теперь будет оргазм? Да, еще до меня, как хорошо. Я спрашиваю, а как же я? Да, в ее глазах: как хорошо.

Стало совсем темно. Она поднимается наверх, в свою ванную комнату, я иду в свою, теперь приблизительно так и будет, потом спускаемся, она зажигает огонь в камине в гостиной, просит открыть бутылку шампанского, мы пьем, молча поднимая бокалы за бога встреч. Точнее, это он сам пьет за себя. Я преувеличиваю? Нисколько, ведь известно, только усиленная пропаганда несчастья могла бы заставить положиться на него. «Ты голоден? — спрашивает Дора. — Немного. — Жена сторожа что-нибудь приготовит». Она включает музыку, концерт Баха для фортепиано, мы переходим в столовую, еще один огонь, в другом уже камине, жареная курица, бутылка марго урожайного года. Теперь вот сидим, разговариваем. Она адвокат, ее муж, известный кардиолог, умер три года назад, этот дом они купили для уик-эндов, она не уверена, стоит ли оставлять, содержать его довольно тяжело, в Париже у нее свой кабинет. Библиотека? «Ну да, он был заядлым коллекционером. Полагаю, здесь имеются интересные книги». Вчерашний вечер? Она до последней минуты не была уверена, что пойдет, старые друзья, немного сумасшедшие. Я спрашиваю себя, случается ли ей вот так заниматься любовью, время от времени, с кем придется, для здоровья. Уверен, что да, ну и что? Вчера под рукой оказался я. Быстро, более или менее удачно, и нечего больше об этом говорить.